Также я многое добавила, когда переделывала новеллу в роман, в основном все главные действия были перенесены в Новый Орлеан. Хотя «Потерянные Души» известны как «Новоорлеанская книга», в романе лишь несколько упоминаний о городе. Это относится ко времени, когда я приехала туда в далеком 1987, уже после окончания новеллы, но еще до ее тотального изменения. Я не занималась ею несколько лет. Я бесцельно ходила по Французскому Кварталу, мечтая и выпивая в маленьких темных клубах (лишь один из них, «Кристалл», все еще существует, правда, уже не такой, как раньше). Один парень открыл для меня шартрез, — малоизвестный, очень крепкий, ярко-зеленый ликер, который с тех пор стал очень востребованным напитком в готических барах. Я поняла, как все это можно использовать в моей истории, и, придя домой, начала писать.
Я не собиралась публиковать эту историю, спустя более чем 10 лет после ее написания, из-за ее специфичности: сюжет слишком неоднороден — то он не определен, то слишком запутан, да и мое отношение к происходящему высказывается практически на каждой странице.
Как бы то ни было, предлагаю это в качестве примера — семя, из которого выросли «Потерянные Души». Надеюсь, этот артефакт даст силы тем, кто начинает штурмовать роман. Это все, что у меня есть. Я не знала, в силах ли я написать роман, я лишь была уверена, что не могу перестать думать об этих персонажах, поэтому и погрузилась в творчество. Когда я вынырнула, у меня было 500 страниц и контракт на книгу. Пристегнитесь покрепче.
9 ноября. Понедельник. Снаружи — холодная ночь, высокие ветки отраженных в окне угольно-черных деревьев дрожат, испугавшись ветра, пытаясь противостоять ему. Там, снаружи, все было одиноким. Животные были одиноки, — каждый в своей норке, со своей скудной шерсткой, и все, что было сбито на дороге той ночью, умирало в одиночку. Он подумал, что еще до наступления утра их кровь замерзнет в трещинах асфальта. Перед ним, на поцарапанном, покрытом воском столе, лежала открытка. Он не мог понять, что на ней изображено — дизайн был таким сложным, с богатыми насыщенными цветами, что рябило в глазах. Глубокий розовый цвета губ, зеленые мазки цвета моря, серые штормовые кляксы и золотые прожилки в тонких ярких листьях. Это была оптическая иллюзия. Цвета скрывали суть, и ему это нравилось. Он взял перьевую ручку с изящным пером в форме сердца, окунул его в бутылочку цвета черного бархата, на которой была картинка с пауком, и небрежно написал пару строчек на чистой стороне открытки: «Сегодня 34я годовщина смерти Дилана Томаса, умершего от виски. Тебе, мой ангел, мои глаза и голос — поцелуй со вкусом виски».
Он вытянул ноги под столом и подтянул к себе бутылку, которую там прятал. Жидкость внутри была темнее той, к которой он привык, и, когда он сделал глоток, вкус дыма обжег горло. Он проглотил напиток, затем облизал губы, увлажнив их виски и собственной чистой слюной. Взял открытку, поднес ее к губам и поцеловал; поцеловал по-настоящему, с языком, с такой страстью и жадностью, словно это был самый сладкий, самый потрясающий на свете рот. Потом он вновь взял ручку и подписался: НИКТО. Его заглавная Н загибалась петлей, как хвост воздушного змея. Т — кинжал, воткнутый в землю.
Он еще раз глотнул виски. Очевидно, дерьмо из бара его родителей было более высокого качества, чем то, которое его друзья перелили в пустые бутылки Пепси в слишком быстро едущем по шоссе автомобиле.
Он посмотрел на подпись и нахмурился. Чернила высыхали, и НИКТО выглядело скучно. Почему он не написал это кровью? Может, еще можно исправить. Кончиком пера он проткнул нежную кожу на запястье. Выступила алая капелька, в которой искрой отразился свет от лампочки. Кровь была такой яркой на его бледной коже. Он вновь написал НИКТО, кровью поверх черных букв. Чернила расплылись, а когда подпись высохла, приобрела ржавый цвет заживающей раны. Никто остался доволен результатом. Он чувствовал, как тонкая струйка стекает по руке, окрашивая незаметные тонкие волоски, выделяя старые шрамы от бритвы. Он слизал кровь, испачкав губы, и улыбнулся своему отражению в окне. Ночной Никто улыбнулся в ответ, но улыбка его была холодной, очень холодной.