— Как всегда. Никто не заходит. Магия больше никому не нужна, — женщина поуютнее закуталась в серое одеяло, накинутое на плечи. У ее ног стояла чашка с бесцветной кашей, возможно, овсянка, в которой была похоронена ложка.
— Печально слышать. Ну, мы наверх, — Люциан нырнул под очередную занавеску в задней части магазина. Эндрю слышал его топот по лестнице. Он перевел взгляд на хозяйку, которая, кажется, его и не замечала, деловито почесываясь под серым одеялом. Его колено ударилось об угол длинной деревянной коробки. Он застыл, но не смог удержаться и посмотрел вниз.
Под стеклянной крышкой возлежала худая маленькая фигура с застывшей улыбкой. Должно быть, скелет, но тонкий слой переливчатого пергамента все еще обтягивал лицо и гнилые руки. Эндрю предположил, что глубоко в глазницах находятся маленькие кусочки прозрачного мрамора, но не позволил себе приблизиться достаточно близко, чтобы удостовериться в этом. Несколько серебряных прядей волос спутались на сгнившей шелковой подушке.
— Это не сложно сделать, — сказала миссис Катстейрс, — Если ты любишь достаточно сильно.
Эндрю посмотрел на нее. Она не дала никаких объяснений своим словам, ни на дюйм не повернула кивающей головы в его сторону, лишь безмятежно куталась в одеяло, окруженная флаконами с истолченными в порошок языками летучих мышей и коробками с фрагментами костей святых и убийц.
Эндрю проглотил кислую слюну и поспешил по лестнице за Люцианом.
Люциан рылся в своем маленьком сломанном холодильнике и нашел Эндрю бутылку пива. Для себя же он вытащил пакет апельсинового сока с Дональдом Даком, наполовину заполненной фиолетовой слизью. Это была водка, смешанная с дешевым японским сливовым вином в пропорции 50 на 50, чья консистенция схожа с кетчупом. Напиток отвратителен, он заполнял крошечную комнату запахом гнилых фруктов, которым пропитывалась одежда Люциана. Он утверждал, что этой смесью напивается быстрее, чем любой другой.
Он налил немного в банку из-под желе с серо-белыми зарубками. При первом глотке длинные ресницы опустились от удовлетворения, этот вкус был знаком так же хорошо, как поцелуи любовника, вкус его мира. Он глотнул еще и лег на расстеленную кровать, уставившись мимо Эндрю в окно. Через грязное стекло слабый разбавленный свет луны казался засаленным.
Эндрю наблюдал за Люцианом. Теперь он расслабился. На улице его худые плечи и тонкая шея всегда приковывали к себе внимание; худощавый и утонченный Люциан носил шелковые шарфы и длинные черные куртки, которые делали его обманчиво похожим на богача. Когда у него не просили денег (которых у него и не было), его преследовали из-за красивого европейского лица, и на темной узкой улице его взгляд становился бдительным. Эндрю, обладая арийской внешностью, был более крупным парнем. Обычно поздно ночью он шел до дома своего друга, не имея ничего против длинного одинокого пути назад в свою собственную квартиру.
Люциан скинул ботинки. Он не носил носков. Встряхнув пушистыми волосами — темно-рыжий деликатно сочетался с серебряным блондом, и улыбнулся Эндрю, смотря на него через край банки для варенья. Эндрю встал, потянулся, чуть не уронив шаткий стул. Потолок в комнате необычно низкий. Люциану в самый раз, а вот Эндрю, который на пол фута выше, чувствовал себя здесь неуклюжим, и у него начинала развиваться клаустрофобия.
— Не против, я окно открою?
— Конечно, открывай. Любое открывай, — голос Люциана отяжелел от сливового вина и сарказма — в комнате было только одно крошечное окно. Эндрю толкал грязное стекло, пока оно не соскользнуло наверх. Он не слышал, как двигался Люциан, но, когда он повернулся к комнате, Люциан вытаскивал новую бутылку пива. Их пальцы коротко поцеловались, когда Эндрю брал бутылку.
Пальцы Люциана были длиннее его ладони, очень тонкие и чистые, слегка сплюснутые на концах благодаря Джуно — единственной дорогой вещью в комнате. Он стоял на четырех ножках в углу позади Эндрю, черные и белые клавиши светились в полумраке. Пальцы Люциана прятали кристаллическую магию, чувство тона и давление, которое могло выжать блеск, каплю цвета из музыкального фрагмента. Целый день он находился в комнате, спал невинным сном в жаркие часы полудня, затем играл до наступления ночи, извлекая потоки звуков из потрепанного Джуно, которые выплывали из окна, устремляясь вниз по лестнице, чтобы быть задушенными среди бутылок и упаковок миссис Катстейрс. Раз в месяц приходил чек от безликого и бесполого родственника с Батон Руж. В течение нескольких дней Люциан и Эндрю могли питаться в симпатичных ресторанчиках, выпивать в хорошо освещенных и просторных барах за пределами Французского квартала. Затем, до прихода следующего чека, они возвращались к темным клубам и сливовому вину. Стихи Эндрю были попытками поймать в слова светящуюся прозрачность музыки Люциана, и еще он немного умел играть на гитаре. Они пытались расширить границы услышанной ранее музыки, вместе составляя замысловатые симфонии, а миссис Катстейрс была слишком увлечена своими ритуалами, чтобы стучать ручкой метлы в потолок.