В понедельник четвертой недели вспышек в окнах уже не было. Не было их ни в среду, ни в четверг, ни в пятницу. Я едва мог сдерживать волнение и даже осмелился подумать, что Юэн ушел, прочитав подложенные под дверь повестки, требующие его появления в магистратском суде.
Джули заставила меня пообещать, что я не войду в квартиру без полиции. Мой адвокат посоветовал то же самое. Но любопытство и праведный гнев приняли решение за меня. В конце концов, это был мой дом.
В воскресенье утром, спустя месяц после того, как я оставил собственное святилище, я улизнул из дома Джули с оговоркой, что иду побегать в Кенсингтон Палас Гарденс. А сам отправился к себе на квартиру. Мое желание знать, находится ли Юэн в доме, было подкреплено мысленным образом моей разгромленной коллекции записей и компакт-дисков. Одна мысль о том, что он мог сделать с моими книгами, вызывала у меня дрожь.
Но я почти час бродил, колеблясь, под окнами. Покупал смузи и латте, выспрашивал насчет Юэна у владельцев кипрского магазина и курдской круглосуточной лавки, а также у персонала греческого ресторана. Все они утверждали, что не видели его больше недели.
— Хороший покупатель. Очень любит сладости, — сказал владелец курдской лавки. — А запах? — Он пожал плечами. — Может, поменьше батончиков «Марс» и побольше мыла?
Я выдавил смешок и понадеялся, что тот прозвучал искренне. Для меня Юэн не был поводом для шуток.
В конце концов, стоя в ярком солнечном свете, под синим небом, я позвонил в дверь своей квартиры. Никто не ответил, но я и не ожидал другого. Ободренный, я вошел в общий коридор здания.
Зловоние, вызванное проживанием Юэна, по-прежнему присутствовало. И весьма сильное. Но опять же что-то в нем изменилось. Страшный запах горелой кости был заглушен смрадом мяса, оставленного в мусорном баке в жару. Я поднял воротник рубашки вверх и закрыл себе нос. Я ожидал увидеть тело Юэна. Предвкушение наполнило меня каким-то жутким оптимизмом.
В квартире шторы были задернуты, свет выключен. Под дверью гостиной ничего не мигало. Три раза я позвал Юэна по имени, но не получил ответа.
Инстинктивное осознание пустоты — странное чувство, но очень недооцененное. Моя догадка, что квартира пуста, была усилена резким запахом застарелой мочи.
Этот всепроникающий смрад аммиака и фосфата всегда ассоциировался у меня с заброшенными местами. То, что когда-то было образцово-показательным жилищем молодого профессионала из Западного Лондона, теперь смердело, как пустующий дом, загаженный мочой пьяниц. Ванная походила на оставленный сохнуть туалет ночного клуба. В унитаз я даже боялся заглянуть, а весь пол был в чем-то клейком. Как и фанерные половицы в коридоре — подошва моих кроссовок буквально липла к ним. Гнев вспыхнул во мне от осознания того, что Юэн мочился на полы и стены. Возможно, все время, пока меня не было в квартире. Кремовые стены были в грязных разводах. Пыль и копоть въелись в сухую мочу. Потом меня охватила какая-то странная, тупая покорность, и ярость куда-то улетучилась.
Я осмотрел свою комнату, где на кровати, мягкой мебели и одежде следы его экскрементов были наиболее заметны. Я уже знал, что как только всё будет вычищено профессионалами, я выставлю квартиру на продажу. Я сомневался, что даже самые мощные моющие средства помогут избавиться от этого запаха.
Поднимая жалюзи, раздвигая шторы и открывая окна, я позволял солнечному свету освещать разрушения, грязь и скверну, царившие в месте, которое я когда-то называл домом. Самый худший бардак ждал меня на кухне. Там, где я когда-то обжаривал грибы, поливал оливковым маслом салаты и пек в духовке средиземноморские овощи с приправами, доминировал мясной запах человеческих экскрементов. А затем я увидел стены.
К горлу подступил ком отвращения, усилив тошноту. Это было предупреждение непрошеным гостям или какая-то отвратительная пародия на религиозную иконографию в молитвенном доме? Нарисованные человеческим дерьмом образы на стенах напоминали произведения одаренного, но психически больного ребенка в специализированном детском саду. На стенах цвета морской волны был изображен какой-то омерзительный лес. От выведенных пальцем стволов отходили комковатые мазки ветвей. Но предположение о том, что сидело на самых высоких ветвях этого фекального дендрария, заставило меня отвернуться скорее от страха, чем от отвращения. С особой детализацией была прорисована группа сбившихся в кучу фигур с лохматыми головами и большими ртами. Их пасти были наполнены торчащими во все стороны шипами.