Как-то в пабе он встретил строителя, валлийца скорбного вида по имени Перри. Тот организовал ремонт крыши и поставил новые ворота в ограду. Но вот уже много лет не удавалось найти никого, кто бы позаботился о саде, и теперь густые заросли терновника, лопухов и травы оказались уже вровень с подоконником спальни. Он терпеть не мог неухоженные сады, и кладбища тоже, но со временем привык. Сорняки не только укрывали его от внешнего мира, они отпугивали случайных посетителей.
Теперь кто-то вторгся в его скит и забрал всё. Он чувствовал себя нищим, но, однако, был рад тому, что люк в погреб воры проглядели. Люк был почти неотличим от паркетного пола. Он всегда боялся, что кто-нибудь найдёт его спящее днём тело. Нет, не священник или один из учёных, которые в старые времена охотились на нежить; окончательной смерти он не боялся и даже, может, был бы ей рад. Его пугала перспектива оказаться изуродованным, искалеченным одной из молодёжных шаек, наводнивших этот когда-то благополучный район. Повеселиться для них означало найти бродягу, облить бензином и поджечь или сломать ноги бетонными плитами. Умереть он бы согласился, но отказывался жить вечно полусожженным, изувеченным уродом.
Он поднялся на второй этаж. Спальни тоже опустели. Он коснулся тёмной панели, на которой раньше висел портрет Мины. Потом он откинул голову и испустил вопль ярости, от которого дрогнули стекла в рамах, а соседские псы, посаженные на цепь, залаяли на цепи.
Около одиннадцати вечера на автобусной остановке он увидел девушку. Она курила и жевала жвачку одновременно. Ей не могло быть больше шестнадцати-семнадцати лет, в ней ещё сохранилась детская округлость, которую он особенно ценил. Её очень длинные светлые волосы падали на чёрную кожанку и красную мини-юбку.
Он пересёк дорогу. Шёл дождь — тонкий, словно иголочки, дождик, — и поверхность асфальта отражала фонари и окна магазинов, как вода глубокой заводи. Он прямо подошёл к девушке и встал, глядя на неё, одной рукой придерживая полу плаща.
— Ну что, на ночь хватит? — подразнила она.
— Прошу прощения, — сказал он. — Вы мне напомнили одну девушку.
— Очень оригинально. Спроси теперь, часто ли я сюда прихожу.
— Я просто… мне просто одиноко сегодня.
После всех долгих лет существования ему было по-прежнему трудно вот так грубо заигрывать.
— Ну, не знаю. Мне надо дома быть к двенадцати, а то мама с ума сойдёт.
— Может, выпьем по-быстрому?
— Не знаю. Не хочу автобус пропустить.
— У меня много денег. Можем повеселиться, — предложил он, внутренне передёрнувшись.
Она оглядела его сверху донизу, все ещё попыхивая сигаретой, все ещё гоняя во рту жвачку:
— На вид ты крутой. Можем прямо здесь. Если у тебя резинка есть.
Он осмотрелся. Улица была пуста, не считая автомобилей, которые изредка шелестели шинами по мокрому асфальту, проезжая мимо.
— Ну… — протянул он. — Прямо тут, в открытую?
— Смотри сам. Автобус через пять минут.
Он уже собирался отказаться и уйти, когда она вдруг откинула рукой волосы и открыла шею с левой стороны. Кожа её была такой лучезарно-белой, что просвечивали голубые вены. Он не мог оторвать глаз.
— Ну ладно, — проскрипел он. — Давай здесь.
— Двадцать фунтов. — Она протянула руку.
Он расстегнул тонкий чёрный бумажник, дал ей две купюры. Она ещё раз втянула в себя дым, щелчком отправила сигарету на обочину, подняла платье и сдёрнула обычные белые трусики. Где-то в памяти у него вспорхнули нижние юбки Люси — тончайший хлопок и ноттингемские кружева — и то, как она игриво раздвигала ноги.
Он поцеловал девушку в лоб, вдохнул запах табака и шампуня. Прикоснулся губами к её векам и щекам. Когда он потянулся к её губам, она хлопнула его по скуле:
— Жвачка понравилась? Мы трахаться будем или целоваться?
Он схватил её за плечи и посмотрел в глаза. Она нахмурилась. До неё начало доходить, что эта встреча будет не как все, двадцать фунтов по-быстрому.
— Чего? Чего тебе надо-то?
— Один поцелуй. Только один. Я обещаю.
— Я не целуюсь. От этого микробы.
— Этот поцелуй тебе понравится больше, чем все поцелуи на свете.
— Не, не хочу я.
Она поддёрнула трусики.
— Не хочешь денег?
— Я тебе сказала. Я не люблю целоваться. Не с мужиками вроде тебя. Только с теми, кого люблю.