— Почему именно ты, Жаклин? Почему? Ты так красива, почему ты?
Он прорыдал почти десять минут, после чего понял, что не может больше. Он встал, взял со столика салфетку, промокнул слёзы и высморкался. Он оглядел пустые столики. Вряд ли он вообще когда-либо откроет ресторан снова. «Ресторан Келлера» останется в прошлом, как и Жаклин.
«Господи, — подумал он. — Каждое утро мы просыпаемся, встаём с постели и даже не задумываемся о том, когда судьба нанесёт нам очередной удар».
Он вернулся на кухню, выключил все конфорки и духовки, снял фартук. На разделочной доске лежало полдюжины эскимосских меховых унтов, готовых к разделке и мариновке, и тисовые ветви на суп. Он взял в руки свежие лосиные рога. Они должны были стать сегодняшним блюдом дня. Он положил их обратно, и к горлу подступил такой ком, что он едва мог вздохнуть.
Он уже собирался уходить, когда распахнулась задняя дверь, и вошёл Пуни Пуни Пу Сюк, одетый в чёрную футболку с Ричардом Никсоном и белые льняные брюки. Джек не знал точно, сколько ему лет; его по-военному постриженные волосы были жёсткими, как проволочная щётка, которой соскребают грязь со щитков пикапов тысяча девятьсот шестьдесят третьего года выпуска, а под глазами у него были такие мешки, что было трудно понять, открыты у него глаза или закрыты. Но при всем этом он был одним из самых опытных шеф-поваров в Сан-Франциско и признанным знатоком восточной философии. Он даже издал брошюрку под названием «Рыба не поможет тебе найти выход из пустыни».
Пуни Пуни снял с плеча красную кожаную сумку и осмотрел кухню.
— Мистер Погреб-по-немецки! — он был убеждён, что люди не должны забывать об этническом происхождении своих имён и поэтому их следует переводить, чтобы все окружающие понимали их значение. — Мистер Погреб-по-немецки, у вас всё в порядке?
— Прости, Пу, я хотел тебе позвонить, но не успел. Сегодня мы закрыты. Да и вряд ли мы вообще когда-нибудь снова откроемся. Жаклин зазеркалилась.
Пуни Пуни пересёк кухню, подошёл к Джеку и взял его за руки.
— Мистер Погреб-по-немецки, моё сердце скорбит об утрате не меньше вашего. Когда произошла эта трагедия?
— Сегодня утром. Только что. Приходила полиция. Я должен пойти домой и посмотреть, что можно сделать.
— Она была чудесной женщиной, мистер Погреб-по-немецки. Не знаю, что сказать, чтобы утешить вас.
Джек покачал головой.
— Не надо. Сейчас не время. Ты можешь идти домой.
— Могу я пойти с вами? Иногда плечо, вовремя подставленное другом, бывает ценнее, нежели клад, найденный под смоковницей.
— Хорошо. Я это ценю.
Он жил в Английском квартале района Рашен-Хилл, в маленьком викторианском доме. Местность здесь была такая холмистая, что ему приходилось ставить свой «Форд» передними колёсами на тротуар, чтобы он не скатился. Светило солнце, внизу в заливе вода сверкала, будто осколки стекла; но при этом дул лёгкий ветерок, холодный, как последний вздох умирающего рыбака.
— Джек!
Вверх по склону поднимался мужчина с бордовым лицом и белыми бакенбардами, ведя бульмастифа на коротком поводке. На нем были светло-коричневые твидовые брюки, нижнюю часть которых он заправил в носки.
— Эй, Джек! — повторил он и приветственно взмахнул рукой.
— Майор, — Джек, наконец, заметил его и тут же поднял глаза на окна второго этажа. Кто-то — наверное, Жаклин, — оставил окна открытыми, и белые занавески покачивались на ветру.
— Я уже слышал о случившемся, мне так чертовски жаль, старик! И я, и Немезисы — мы все искренне соболезнуем. Такая прекрасная девушка!
— Благодарю, — сказал Джек.
— Черт бы их побрал, эти гребаные зеркала! Ни на секунду им верить нельзя, так ведь?
— Я был уверен, что это зеркало безопасно.
— Ну, безопасных зеркал не бывает, когда доходит до дела, так ведь? Они как шавки бродячие. Живёт такая годами и вроде ведёт себя смирно, а потом хвать! — какому-нибудь ребятёнку нос оттяпает. Нет, Немезисы никогда зеркало в дом не поставят. Оно и к лучшему. Она же посмотреть в него не успеет, как оно треснет — с такой-то рожей!
Джек попытался выдавить улыбку, но лишь болезненно скривился. Он вошёл в дом через парадный вход и стал подниматься наверх по узкой лестнице, следом за ним шёл Пуни Пуни. В коридоре было очень тихо и пахло перезревшей дыней.
На одной из лестничных площадок было витражное окно, на котором была изображена женщина с завязанными глазами на фоне замка; от замка поднимался чёрный дым, в небе кружили грачи.