Джек прижал ладони к стеклу.
— Жаклин… Что происходит? Почему ты так одета?
Она тоже положила ладони на зеркало, но он чувствовал лишь холод стекла. Её взгляд был рассеянным, создавалось впечатление, что она очень устала или находится под действием наркотиков.
— Парад, — сказала она таким тоном, будто это все объясняло.
— Парад? Какой ещё парад? Ты же почти голая.
Её губы тронула грустная улыбка.
— Здесь все иначе, Джек.
Слеза скатилась по его щеке.
— Я решил пойти с тобой. Я долго думал, и… похоже, другого способа нет.
— Ты не можешь этого сделать. Только если зеркало захочет.
— Тогда научи меня.
— Ты не можешь, Джек. Так не получится. Все дело в тщеславии.
— Ничего не понимаю. Я просто хочу, чтобы мы снова были вместе, и мне плевать, где.
Жаклин сказала:
— Вчера я была на пристани. Там играла музыка. Медведи танцевали. И ещё там было кое-что для меня. Лодка, на которой написано моё имя.
— Что?
Она мечтательно посмотрела ему в глаза.
— Джек… Каждому из нас уготована такая лодка. Последняя лодка, которая ждёт каждого из нас в нашем последнем порту. Каждому рано или поздно придётся отложить книгу, закрыть за собой дверь и спуститься вниз по холму.
— Скажи, как мне пройти сквозь зеркало!
— Ты не можешь, Джек.
Джек сделал шаг назад. Он так тяжело дышал, что у него закружилась голова, а сердце готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Жаклин стояла лишь в паре метров от него, её рыбьи глаза, большая грудь и мягкие, словно персик, половые губы. В голове у Джека, как картинки в калейдоскопе, проносились дни и ночи, проведённые вместе с ней.
Жаклин сказала:
— Джек… ты ничего не понял. Ничто в мире не меняется. Неужели ты не понимаешь? С самого начала все шло задом наперёд.
Он сделал ещё один шаг назад, затем ещё и ещё. Наткнулся на кровать и шагнул в сторону. Жаклин стояла, прижав ладони к стеклу, будто ребёнок у витрины с игрушками.
— Джек, что бы ты ни задумал — не делай этого.
Он не замешкался ни на секунду. Он рванул к зеркалу и, когда их разделял один последний шаг, вытянул перед собой руки, как пловец, готовый нырнуть в воду. Он врезался в стекло, которое тут же разлетелось на множество осколков и рассыпалось по полу. Он лежал на полу, а под ним лежала Жаклин.
Но это была не та мягкая, тёплая Жаклин, которая раньше прижималась к нему под одеялом. Эта Жаклин была острая, сверкающая — женщина, составленная из тысячи ослепительных осколков. В ломаной мозаике её лица он видел собственное отражение, разбитое на кусочки. Её грудь была двумя горками маленьких острых осколков, а ноги — острые, как турецкие сабли.
Но Джек был без ума от горя и желания, он по-прежнему хотел её, даже теперь, когда она разбилась. Он вставил свой напрягшийся член прямо в осколки её вагины, пытаясь войти все глубже, глубже, через боль, не обращая внимания на то, что стёкла срезают кожу с его окровавленных гениталий. С каждым разом осколки все сильнее и сильнее врезались в его плоть, впиваясь в пещеристую ткань, врезаясь в нервы, перерезая кровеносные сосуды. Он и сам уже не различал границ между агонией и удовольствием, между потребностью в удовлетворении и самоистязанием.
Он прижался к Жаклин изо всех сил и поцеловал её. Ему отрезало кончик языка, всё лицо покрыли кровоточащие порезы.
— Вот мы и вместе, — проговорил он, задыхаясь. Из его рта толчками вытекала кровь. — Мы вместе!
Обеими руками он сжал её грудь, и осколки до самых костей разрезали три пальца. Указательный палец левой руки держался лишь на тоненьком кусочке кожи. Но Джек продолжал прижиматься к ней бёдрами, несмотря на то, что его член давно уже превратился в изорванный кровавый лоскут, а мошонка была изрезана до такой степени, что тестикулы вывалились наружу и свободно болтались на семенных канатиках.
— Мы вместе… вместе. Мне все равно, где быть, лишь бы рядом с тобой.
Он истекал кровью, пока не обессилел; теперь он просто лежал на ней, часто и тяжело дыша. Становилось все холоднее, но ему было плевать, ведь у него была Жаклин. Он попытался поменять позу, улечься поудобнее, но Жаклин под ним захрустела, будто была сделана вся из разбитого стекла, и больше в ней ничего не было.