Мэвис резко обернулась, ожидая, что Терранс стоит у неё за спиной, но там никого не оказалось.
— Этот мужчина, — пробормотала она, качая головой. — От него мурашки по коже. Большие такие, слоновьи мурашки. С ним не всё в порядке, к гадалке не ходи.
Она посмотрела на экран в надежде, что лицо Терранса исчезло, но оно все ещё было там, как будто его прижали к стеклу изнутри. Теперь его глаза были открыты, он смотрел прямо на неё, губы шевелились в попытке что-то сказать, и она была уверена, что слышит тихий сдавленный голос, взывающий к ней. В ногах ощутимо кололо, и Мэвис с усилием потёрла экран тряпкой, пытаясь избавиться от изображения. Несмотря на прилагаемые яростные усилия, ничего не выходило, и она продолжала слышать тихий сдавленный голос.
За все время, что женщина работала в библиотеке, Терранс ни разу не поздоровался с ней, хотя, несомненно, и ждал, что его стол будут убирать каждый день. И вот он здесь, зовёт её, отчаянно нуждаясь в помощи.
Температура в библиотеке камнем понеслась вниз, и Мэвис почувствовала, что кровь в теле холодеет, густея, как патока. Заскрипели книжные полки, от ледяного сквозняка задрожали покрывшиеся мурашками руки.
— Что ты творишь?! Ты негодный, негодный человек! — прокричала она Террансу в лицо. — Прекрати на меня пялиться! Хватит пялиться!
Она все сильнее и сильнее тёрла монитор круговыми движениями. Тряпка начала издавать хлюпающие звуки, засочилась жидкость, Мэвис наконец увидела, что на экране остаются широкие красные разводы. Чем больше усилий прилагала женщина, тем больше красной жидкости вытекало из швов мониторной рамки, и по распространившемуся металлическому запаху стало ясно: это была кровь. Когда-то Мэвис была медсестрой-стажёром и точно знала, как именно она пахнет.
Кровь лилась не только из рамки монитора, но и из вентиляционных отверстий, расположенных под экраном, и обильно покрывала клавиатуру. И вот она хлынула, растеклась по столу и начала пузыриться и капать на ковёр. Мэвис отбросила пропитанную кровью тряпку в сторону и попыталась сделать шаг назад, но внутри библиотеки стало настолько холодно, что кровь успела свернуться и налипнуть на подошву её обуви. Ботинок слетел с ноги, и её ступня, оставшаяся в чулке, скользнула в сторону, на пропитанный кровью ламинат. Мэвис упала на колени, хотя и пыталась схватиться за свою тележку, но та с грохотом опрокинулась.
Передник был насквозь пропитан кровью, но она все же кое-как смогла подняться на ноги и выскочить из отдела научно-популярной литературы в направлении выхода. Мэвис открыла дверь и вывалилась наружу. Прохожих не было, поэтому она сунула руку в карман отяжелевшего передника и нащупала телефон. Хотя он и был весь липкий от крови, ей все же удалось продавить три цифры — 999.
— Какая экстренная служба вам нужна? — задал вопрос оператор.
— Полиция. Я нахожусь в Бродбентской библиотеке. Внутри никого, но кажется, что здесь было совершено убийство.
— Извините, но я вас не совсем понимаю. Внутри никого нет, но вы полагаете, что кого-то всё же убили?
— Я видела лицо господина Колмана, но его самого там не было! Его не было, а кровь — здесь! Здесь так много крови! Она все течёт! Кровь, кровь и ещё кровь.
Меньше чем через десять минут на место, мигая синими проблесковыми маячками, прибыли две полицейские машины. Полицейские обнаружили Мэвис сидящей на ступеньках библиотеки и дрожащей от холода. Она была слишком напугана, чтобы вернуться за пальто в библиотеку.
— Как вас зовут, милая? — участливо поинтересовалась женщина- полицейский, присев рядом с ней на корточки.
— Мэвис. Я — уборщица.
— Это вы сообщили, что видели кровь?
— Она там. В библиотеке. Так много крови. Она — везде. По всему полу.
— Чья это кровь, Мэвис?
— Я не знаю. Там никого нет.
— Разве вы не говорили оператору экстренной службы, что видели чьё-то лицо?
— Я видела. Лицо господина Колмана. Я видела только лицо, но не его самого. Только одно лицо. Я пыталась его стереть, но ничего не выходило. А потом вся эта кровь хлынула из его компьютера! Кровь, кровь, кровь и там — ни души!
Женщина-полицейский переглянулась со своим коллегой. Она ничего не сказала, но её брови выражали лишь одно слово — «сумасшедшая».