Мартин ворвался в спальню. Серена уже включила прикроватную лампу и сидела с широко открытыми глазами.
— Что? — спросила она. — На кого ты кричал?
Мартин огляделся. В комнате никого больше не было.
— Мартин, — повторила Серена. — На кого ты кричал?
Мартин обошёл комнату и даже заглянул за шторы. Там он увидел только мерцающие огоньки соседних улиц Белмонта и, в полумиле, красный и белый потоки автомобилей на Конкорд Тернпайк.
Он открыл дверцы встроенных шкафов, но там была только их развешанная одежда и аккуратно сложенные свитеры и носки.
— Мартин, ты меня пугаешь! Что ты ищешь?
— Ничего, — ответил он. — Всё хорошо. Это была всего лишь оптическая иллюзия, вот и всё.
— Какая оптическая иллюзия? Боже, надеюсь, ты не курил снова травку?
— Конечно, нет. Я её тогда попробовал в лабораторных условиях, для нейропсихологического проекта.
— Тогда ты был очень нервный. Как сейчас.
— Я не курил травку, Серена. Если бы и хотел, у меня её нет. Это было всего лишь визуальное расстройство. Как мираж.
— Мираж? Тут тебе не Сахара в разгаре дня, Мартин. Сейчас девять вечера. В помещении. В Массачусетсе.
— Я в порядке. Всё хорошо. Клянусь.
— Давай, иди в кровать. Ты напугал меня. Я думала, у меня сейчас схватки начнутся.
Мартин отложил в сторону пластинку «Двигающиеся тени», но в следующие несколько дней он опробовал несколько других: «Яблоки», «Снег», «Холодные пальцы», «Молния» и «Лица».
Некоторые звуки стимулировали другие чувства больше, некоторые — меньше. От «Яблок», например, у него появился во рту сильный привкус яблочного сидра «Тремлет», и даже запах яблок. От «Снега» же он почувствовал лишь слабый холодок, словно стоял перед открытым холодильником, и увидел лишь бледный отражённый свет в окне кабинета. Выглянув наружу, он не увидел во дворе никакого снега, хотя трава показалась беловатой, словно её прихватило ранним морозцем.
«Молния» оказалась более эффектной, особенно, когда он проиграл её вечером. На пластинке была смесь скрипа и треска, и примерно через пол минуты Мартин стал видеть статическое электричество, ползущее по его столу и вокруг оконной рамы, словно искрящиеся сороконожки. Снаружи, над Литтл Понд, он увидел зигзаги молнии, вспыхивающие между деревьями, хоть грома не было слышно и вечер был абсолютно спокойным.
«Холодные пальцы» оказалась первой пластинкой, которая заставила его подпрыгнуть. Она началась с лёгкого шума беготни, будто носились грызуны, а затем добавился пронзительный звон колокольчика. Тут же Мартин почувствовал, как кто-то провёл ледяными кончиками пальцев по его щеке, хоть там никого не было. Пока шла запись, он ощущал то же снова и снова. Он встал, опрокинув стул, и пошёл по комнате, обеими руками стараясь защитить лицо, но ледяные пальцы продолжали всё быстрее и быстрее гладить его — не только щёки, но и лоб, и уши, и затылок, и даже губы. Его словно ласкала мёртвая, но настойчивая любовница.
Он подошёл к столу, всё ещё держа одну руку перед лицом, и толкнул проигрыватель так, что игла проскребла по пластинке и остановила её.
— Мартин? — позвала из зала Серена — Что за шум?
— Извини! — откликнулся он. — Просто навожу в кабинете порядок!
Он засунул «Холодные пальцы» обратно в конверт. Ему было стыдно за то, что он не может сказать Серене, чем он тут занимается. В конце концов, он впервые встретил её, когда она была студентом на факультете когнитивной нейробиологии, и она вполне была в состоянии понять исследования Винсента Грейлинга в сфере синестезии. И всё же по некоторым причинам он хотел выяснить побольше о психологических эффектах этих записей, прежде чем поделится ими с кем-либо, особенно с Сереной. Это было захватывающе, но его тревожила та лёгкость, с которой записи манипулируют его чувствами, заставляя видеть тени, где нет теней, и молнии, где нет молний, и чувствовать, что его кто-то трогает, когда он один. Серена вот-вот должна была родить, и меньше всего он хотел забивать ей этим голову.
Мартин поставил «Лица». Звук на этой пластинке сильно отличался от других. Это была беспорядочная смесь из сотен человеческих голосов, говорящих так быстро и невнятно, что разобрать слова было невозможно. Он сидел, ссутулившись, за столом, напряжённо прислушиваясь, но уже больше двух минут он ничего не видел, не ощущал никаких запахов и не чувствовал в комнате чужого присутствия. Возможно, эта пластинка не стимулировала никакие из его чувств, и было бы интересно узнать, почему.