И тогда Джими попытался избавиться о вуду, но в конце концов вуду избавился от него. Вуду свёл с ним счёты, чувак: раз ты не живёшь со мной, значит, не живёшь вовсе. Но ты и не умираешь. Ты — ничто, ты — абсолютное ничто. Ты — раб, ты — слуга, и так будет вечно.
— Дальше, — прошептал я.
— Ему оставалось сделать одно, а именно — доставить вуду обратно в тот городок в Джорджии, где он его получил. Это означало, что ему придётся оставить свою могилу в Сиэтле, пробраться в Англию, забрать своего вуду, самому доставить его той колдунье и подарить его ей. Потому что если человек, которому ты его возвращаешь, не хочет брать его в подарок, он остаётся твоим, старик. Остаётся твоим навсегда.
Я сидел в этом нелепом кресле с продавленным сиденьем и не верил собственным ушам.
— Что ты такое говоришь? То есть Джими превратился в какого-то зомби? Вроде живого мертвеца?
Джон курил и смотрел в сторону, даже не пытаясь меня убеждать.
— Я видел его, — упорствовал я. — Я видел его, и он говорил со мной по телефону. Зомби не звонят тебе по телефону.
— Послушай, что я тебе скажу, чувак, — произнёс Джон. — Джими стал мертвецом с того момента, как принял этого вуду. Таким же, как и я.
— О чем это ты?
— Хочешь, чтобы я показал?
Я сглотнул.
— Не знаю. Пожалуй. Ладно, покажи.
Он неловко поднялся, снял неряшливую чёрную куртку и бросил её на кровать. Потом, скрестив руки, он задрал футболку.
У него была белая кожа и был он настолько тощим, что напоминал скелет, и я видел его рёбра, артерии и как под кожей бьётся сердце. Но больше всего меня потряс вид его живота, к которому тонкими бечёвками, сплетёнными из волоса, была привязана маленькая плоская чёрная фигурка, очень напоминающая африканскую статуэтку, похожая на обезьянку. Она была украшена перьями и кусочками дублёной шкуры.
Каким-то образом эта обезьянья фигурка стала частью Джона. Невозможно было определить, где заканчивается она и начинается тело Джона. Его кожа, казалось, обволокла чёрную головку и покрыла тонкой прозрачной плёнкой скрюченные чёрные лапки.
Некоторое время я разглядывал Джона, а потом он опустил футболку.
— Я нашёл это под половицами в коридоре у Моники. Оно было завёрнуто в старую рубашку Джими. Почти уверен, что Моника ничего про это не знала. Я понимал, что это опасно и нелепо, но я хотел славы, старик. Я хотел денег. Думал, управлюсь с этим, как и Джими думал, что управится.
Я носил его некоторое время, не туго привязал к поясу под рубашкой и кормил его всякими кусками, как кормят домашнюю живность. За это он как бы пел мне; это трудно объяснить, если ты этого сам не испытал. Он пел для меня, а мне оставалось лишь играть то, что он пел.
Но потом он захотел большего. Он прижимался все теснее и теснее, и я нуждался в нем все сильнее, потому что когда он прижимался теснее, он пел совершенно потрясающую музыку, а я играл все лучше и лучше. Однажды, проснувшись утром, я обнаружил, что он проделал дырку в моей коже и вроде как вдавил свой рот внутрь меня. Было больно, но музыка становилась все лучше. Мне даже не надо было к ней прислушиваться, она была во мне. Мне даже не надо было кормить его всякими объедками, потому что он всасывал то, что ел я.
И только когда он начал брать жратву прямо из моего живота, я понял, что происходит на самом деле. А к тому времени я играл музыку, в которую уже никто не врубался. К тому времени я зашёл уже так далеко, что возврата не было.
Джон замолчал, откашлялся.
— Джими снял его до того, как он проник в его потроха. Но без него он уже ни черта не мог играть. Это потребность, старик. Это хуже любого наркотика, какой ты только можешь себе представить. Он пробовал и травку, и ЛСД, и бухло, и все прочее, но пока тебе не потребуется вуду, ты вообще не знаешь значения слова «потребность».
— И что ты собираешься делать? — спросил я.
— Ничего. Продолжать жить.
— И ты не можешь отдать его Джими?
— И что, покончить с собой? Эта штуковина — часть меня, чувак. С таким же успехом ты можешь вырвать у меня сердце.
Мы сидели с Джоном и говорили о шестидесятых годах, пока не стало темнеть. Мы говорили про Бонди в брайтонском «Аквариуме», Джоне Мэйелле, Крисе Фарлоу и «Зут Мани» в «Олл-Найтере» на Уардур-стрит, где можно было получить по фейсу лишь за взгляд на чужую девчонку. Мы вспоминали о том, как холодными солнечными осенними вечерами сидели в «Тутинг Грейвни Коммон» и слушали «Тэртлс» по транзистору. Мы говорили про «Бострит Раннерс» и про «Крейзи Уорлд» Артура Брауна, про девушек в мини-юбках и белых сапожках. Все прошло, чувак. Все растаяло, словно пёстрые прозрачные призраки. Нам тогда и в голову не приходило, что все это может когда-нибудь закончиться.