— Дикие времена, — откликнулась Клэр.
Она откинулась на спинку стула. Лицо лэрда по-прежнему было ужасающе бледным, хотя на него пошло почти два тюбика алой краски. Она не могла понять этого. Проведя рукой по волосам, она сказала:
— Я вернусь к работе завтра.
— Разумеется, — согласился лэрд Дунайн.
Направляясь в столовую ужинать, Клэр в обшитом дубом коридоре встретила Марго. Та была странно возбуждена и агрессивна.
— Ты не поехала с нами вчера, не поехала и сегодня. Сегодня мы делали зарисовки овец.
— Я была… — начала Клэр, бросив взгляд в сторону комнат лэрда Дунайна.
— Ах да, — кивнула Марго. — Я так и подумала. Мы все так и подумали.
И она направилась прочь, покачивая бёдрами. Клэр была изумлена. Но тут её осенило: «Она же ревнует. Ревнует всерьёз».
Весь следующий день, пока лэрд Дунайн невозмутимо и недвижно сидел перед Клэр, она продолжала сражаться с портретом. Она израсходовала шесть тюбиков красной краски и восемь — бордовой, но лицо на полотне оставалось белым, словно кость.
Постепенно её охватывало отчаяние, но она не собиралась сдаваться. Каким-то образом — Клэр и сама не поняла, как это получилось, — картина превратилась в поле боя, на котором художница вела борьбу с лэрдом Дунайном — молчаливую, но смертельную борьбу. Возможно, это была лишь борьба с Аланом и со всеми мужчинами, которые относились к ней с таким пренебрежением.
Вскоре после полудня свет в верхнем окне постепенно потускнел, начался дождь. Она слышала, как стучат по крыше капли и тихо журчит вода в водосточных желобах.
— Вы уверены, что вам достаточно света? — спросил лэрд.
— Я все вижу, — возразила она, упорно продолжая выдавливать очередного жирного, блестящего червяка из тюбика с красной гуашью.
— Вы в любой момент можете отказаться, — предупредил он. Его голос звучал почти коварно.
— Я все вижу, — настаивала Клэр. — И я закончу этот чёртов портрет, даже если он меня убьёт.
Она взяла скальпель, чтобы разрезать целлофановую обёртку на очередной коробке с красками.
— Мне жаль, что я оказался таким непростым объектом, — улыбнулся лэрд. Казалось, его забавляет быть «непростым».
— Искусство — это всегда вызов, — парировала Клэр. Она все ещё была занята коробкой. Внезапно раздался удар грома необыкновенной силы, так близко от крыши замка, что Клэр показалось, будто зашатались стропила. Рука, державшая коробку, дрогнула, и скальпель резанул Клэр по пальцу.
— Ой! — вскрикнула она, уронив краски и сжимая палец. Капли крови одна за другой закапали на полотно.
— Что-нибудь случилось? — спросил лэрд, даже не пошевелившись на своём окованном железом сундуке.
Клэр моргнула, беспомощно глядя на кровоточащий палец. Она уже хотела сказать ему, что порезалась и не сможет продолжать работу, как вдруг заметила, что кровь смешалась с влажной краской на лице лэрда и на щёках его вспыхнул неестественно яркий румянец.
— Вы ведь не поранились? — спросил лэрд.
— О нет, — ответила Клэр.
Она выдавила на полотно ещё крови и начала размазывать её кистью. Постепенно лицо лэрда приняло розоватый, более живой оттенок.
— Со мной всё в порядке, совершенно всё в порядке. «Теперь я тебя раскусила, хитрый ты ублюдок. Теперь я тебе покажу, как я умею писать. Я поймаю тебя, навсегда, изображу тебя таким, каким вижу, таким, каким я хочу».
Лэрд продолжал сидеть неподвижно и ничего не ответил, но на лице его появилось странное удовлетворённое выражение, как у человека, отведавшего тонкого вина.
Той ночью, лёжа в своей спальне, выходившей окнами на дальние луга, Клэр видела во сне людей в потрёпанных плащах и шляпах с перьями, людей с худыми лицами и запавшими глазами. Ей снились дым, кровь и крики. Она слышала резкий, угрожающий грохот барабанов — этот грохот следовал за ней из сновидения в сновидение.
Когда она проснулась, было ещё пять часов утра. Шёл дождь, и оконный шпингалет дребезжал в такт барабанам в её кошмарах.
Она надела джинсы и голубую клетчатую блузку и, тихо ступая, поднялась по лестнице в комнату, где стоял портрет лэрда. Она уже знала, что увидит там, но тем не менее зрелище повергло её в шок.