Над садом, над спускающимися к воде лужайками разнёсся крик. Этот крик был таким пронзительным, таким жутким, что художники едва могли поверить, что его издал человек.
У них на глазах лэрда Дунайна буквально разорвало на куски. Взорвалось лицо, вывалилась челюсть, высунувшиеся наружу рёбра распороли свитер, на землю хлынули потоки крови. Крови было так много, что брызги её долетели до стен замка Дунайн, и по оконным стёклам побежали вниз алые струйки.
Они сидели, открыв рты, с поднятыми кистями, а лэрд рухнул на гравий, забился в агонии и затем стих, а кровь текла во все стороны, и в небе кружили и кружили серые вороны — они всегда чуют смерть.
Дай мне, дружок, на память, немного серебра, зимою ночи долгие, далёко до утра, но скоро, друг мой милый, прощаться нам пора…
В альков портной прокрался, оставил лоскутки…
Перевод: Ольга Ратникова
Похищение мистера Билла
Graham Masterton, «The Taking of Mr. Bill», 1993
Было самое начало пятого, когда дневной свет внезапно померк, предвещая грозу, и с неба хлынули ледяные потоки дождя. На несколько минут дорожки Кенсингтонских садов наводнились неуклюже раскачивающимися зонтами и в суматохе бегущими прочь au-pairs[35] с колясками и вопящими детьми.
Затем сады опустели, всецело предоставленные дождю, канадским гусям и порывам шквалистого ветра, срывавшим с деревьев листву. Марджори, торопливо катившая маленькую темно-синюю колясочку Уильяма, осталась совсем одна. Красный твидовый пиджак и длинная чёрная плиссированная юбка промокли насквозь. Когда она уходила из дому, ярко сияло солнце, а небеса были кристально чистые, словно тарелки для праздничного обеда. Поэтому у неё с собой не оказалось ни зонта, ни дождевика.
Марджори не думала, что задержится у дядюшки Майкла так долго, но старичок совсем одряхлел и едва справлялся с простейшими действиями. Она напоила его чаем, прицела в порядок постель, пропылесосила пол, а в это время Уильям лежал на диване, дрыгал ножонками и агукал. Дядюшка наблюдал за мальчонкой слезящимися глазами, его руки двумя сморщенными жёлтыми листами папиросной бумаги покоились на коленях, разум старика то затухал, то прояснялся, точно так же как мерк и разгорался солнечный свет.
На прощание Марджори поцеловала дядю, который сжал её ладонь двумя руками и прошептал:
— Ведь ты будешь хорошо заботиться о мальчугане, правда? Ты же не знаешь, кто может положить на него глаз. Тебе неизвестно, кому взбредёт в голову забрать его.
— Ох, дядя, ведь ты же знаешь, что я никогда не выпускаю малыша из виду. К тому же если он кому-то нужен — что ж, милости просим. Тогда я наконец-то смогу ночью выспаться.
— Не говори так, Марджори. Никогда не говори. Подумай обо всех матерях, сказавших такие слова пусть просто в шутку, а потом терзавшихся в муках оттого, что вовремя не отрезали себе языки.
— Ну, дядя… Зачем же видеть всё в чёрном свете? Я позвоню тебе, когда доберусь до дому, чтобы узнать, всё ли у тебя в порядке. А теперь мне пора. Сегодня вечером я готовлю чешуа из курицы.
Дядя Майкл кивнул.
— Чешуа из курицы… — как-то неопределённо протянул он. И затем добавил: — Про пену не забывай.
— Конечно же нет, дядя! Я же не хочу, чтобы ужин подгорел. А теперь я пойду, а ты закрой дверь на цепочку.
И вот она торопливо шагала мимо Круглого пруда. Катить коляску по мокрой траве нелегко, и Марджори замедлила шаг. Ей вспомнилась древняя китайская поговорка «К чему спешить под дождём? Ведь впереди дождь хлещет так же сильно».
До прилёта канадских гусей Круглый пруд был чистый, опрятный и мирный, по нему плавали утки и маленькие игрушечные яхты. Теперь же вода стала мутной и грязной, пруд сделался неприглядным и даже будто бы опасным, словно любимая драгоценная вещь, которую незнакомцы забрали силой и сломали. Прошлой весной у Марджори угнали «пежо». Машину разбили, в салоне мочились. Не было и речи о том, чтобы починить и вновь сесть за руль этого автомобиля. Или какого-нибудь другого.
Она вышла из-под прикрытия деревьев, и в лицо ей хлестнул холодный дождь. Уильям не спал и размахивал ручонками. Марджори знала, что он проголодался. Вернувшись домой, первым делом надо будет его накормить.
Она решила немного срезать путь и пройти напрямик между деревьев. Сбоку доносился приглушённый шум лондонского движения, над головой раздавался гулкий пронзительный рёв проносившихся в вышине самолётов, но в самих садах не было ни души, они безмолвствовали, словно заколдованные. Сгустившийся под деревьями полумрак цветом напоминал замшелый старый шифер.