— В нашем списке их двадцать шесть, — сказал Кловис, справившись в своих заметках. — Мы сможем управиться с ними со всей основательностью.
— Вы хотите мне сказать, что замышляете против такого человека, как сэр Леон Бирбери? — заикался Хаддл. — Он один из самых уважаемых людей графства.
— Он тоже в нашем списке, — беззаботно сказал Кловис, — кроме того, мы нашли людей, которым можем доверить нашу работу, теперь нам не надо рассчитывать только на местную помощь. А для вспомогательной службы мы привлекли несколько бой-скаутов.
— Бой-скаутов!
— Да, когда они поймут, что здесь пахнет настоящим убийством, они буду еще энергичнее, чем мужчины.
— Это станет пятном на двадцатом веке!
— А ваш дом прославится. Вы понимаете, что половина газет страны и Соединенных Штатов напечатают его снимки? Кстати, я послал некоторые ваши с сестрой фотографии, которые нашел в библиотеке, в «Матэн» и в «Ди Вохе»; надеюсь, вы не возражаете? И набросок лестницы: большинство убийств, вероятно, произойдет именно здесь.
В голове Дж. П. Хаддла наплыв эмоций был столь велик, что он потерял дар речи, но все же ему удалось выдохнуть: — В нашем доме нет никаких евреев…
— В настоящее время, нет, — сказал Кловис.
— Я пойду в полицию! — с внезапной энергией вскричал Хаддл.
— В кустарнике, — сказал Кловис, — на посту десять человек, у которых приказ стрелять в любого, кто покинет дом без моего разрешающего сигнала. Еще один вооруженный пикет находится в засаде у главных ворот. Бой-скауты следят за задними помещениями.
В этот момент радостный сигнал автомобиля послышался с дорожки. Хаддл ринулся к двери в холл с чувством человека, наполовину пробудившегося от кошмара, и столкнулся с сэром Леоном Бирбери, который прибыл в собственной машине. — Я получил вашу телеграмму, — сказал он, — в чем дело?
Телеграмму? Похоже, это был день телеграмм.
— Приезжайте немедленно срочно Джеймс Хаддл, — таков был смысл сообщения, представшего перед безумными глазами Хаддла.
— Я все понял! — вдруг воскликнул он голосом шатким от возбуждения, и, бросив страдальческий взгляд в сторону кустарника, он потащил изумленного Бирбери в дом. В холле уже был накрыт чай, но теперь уже основательно впавший в панику Хаддл поволок своего протестующего гостя вверх по лестнице, и через несколько минут все люди дома сосредоточились на этом островке кратковременной безопасности. Кловис в одиночестве почтил своим присутствием чайный стол; фанатики в библиотеке, очевидно, были слишком погружены в свои монструозные махинации, чтобы прохлаждаться утешением чашечки чая и горячего тоста. Один раз в ответ на зов входного колокольчика молодой человек поднялся и принял мистера Пола Айзекса, сапожника и члена приходского совета, который тоже получил настойчивое приглашение в Уоррен. С отвратительной притворной вежливостью, которую едва-ли превзошел бы Борджиа, секретарь эскортировал нового пленного в свой невод на верху лестницы, где его поджидал невольный хозяин.
А затем последовали долгие страшные вигилии ожидания и наблюдения. Раз или два Кловис оставлял дом, чтобы прогуляться в кустарник, всегда после этого возвращаясь в библиотеку, очевидно в целях короткого отчета. Один раз он принял письма у вечернего почтальона и с щепетильной вежливостью принес их наверх. После очередного короткого выхода он поднялся до половины лестницы, чтобы сделать короткое объявление.
— Бой-скауты неверно истолковали мой сигнал и убили почтальона. Понимаете, у меня не слишком большая практика в подобного рода предприятиях. В другой раз я буду работать лучше.
Горничная, помолвленная с вечерним почтальоном, предалась шумливому горю.
— Не забывайте, что у вашей госпожи головная боль, — сказал Дж. П. Хаддл. (Головная боль у мисс Хаддл усилилась.)
Кловис поспешил вниз по лестнице и после короткого визита в библиотеку вернулся с очередным сообщением:
— Епископ извиняется, узнав, что у мисс Хаддл болит голова. Он отдал приказ, чтобы вблизи дома по возможности не велась никакая стрельба; все необходимые убийства рядом с домом будут производиться холодным оружием. Епископ считает, что человек долен быть не только добрым христианином, но и джентльменом.
Именно тогда они в последний раз видели Кловиса; было почти семь часов, а его пожилые родственники любили, когда он переодевался к ужину. Но хотя Кловис покинул Хаддлов навсегда, тайный намек на его присутствие бродил по нижним регионам дома в долгие часы бессонной ночи и каждый скрип на лестнице, каждый шорох ветра в кустарнике был преисполнен ужасным смыслом. Примерно в семь часов на следующее утро мальчик-садовник и утренний почтальон, наконец, убедили насторожившихся, что двадцатый век остался незапятнанным.
— Думаю, — размышлял Кловис, когда утренний поезд уносил его из города, — что по меньшей мере им надо быть благодарными за лечение беспокойством.