- Не сумасшедшая, ладно, просто родная наша баба Маня.
Напарник смеется, и Максим уже не в первый раз испытывает к нему отвращение.
- Не сумасшедшая, и не наша. Больше не придет.
Он заглядывает Максиму через плечо и с удивлением произносит:
- А флаги зачем забрал?
- Для ее же блага… не забрал, а выкупил…
- За сколько? – перебив Максима, спрашивает напарник.
- Пятьсот.
- Эту хрень за пятихат!? Слушай, а, давай я тебе дедову буденовку за косарь загоню?
Максим представляет, как хватает напарника за ворот светоотражающей жилетки и, перенеся вес на правую ногу, перекидывает через плечо аккурат под колеса едущего…
- Нет. И зовут ее Лидия Михайловна.
Талоны она отоваривает сразу. Буханка хлеба, пакет молока, сливочное масло на вес и банка сгущенного молока для Алеши. После нечаянной утренней встречи, Лидия Михайловна решает, что он непременно придет отужинать сегодня.
Ради одного этого вечера, она готова расстаться со всеми своими карточками, только бы снова увидеть улыбку на его лице. Хотя, что греха таить… достать банку сгущенки в блокадном городе само по себе - подвиг.
Но Лидия Михайловна не жалеет. Нет в ее душе места горечи и печали, вытравили их война, голод и страх. Живи сегодня, работай прилежно и надейся, что завтра получишь хлеба больше, чем вчера.
Лидия Михайловна сама не замечает, как оказывается в старом парке за аэропортом. В тени древнего клена, она опускается на скамью, чтобы перевести дух, снимает шапку и приглаживает мокрые от пота волосы.
Сквозь листву над головой пробиваются солнечные лучи. Она закрывает глаза и видит их сквозь веки, кожа на которых с возрастом истончилась.
- ...Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой, и глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят...
Лидия Михайловна открывает глаза. На земле рядом сидят два маленьких ребенка. Чумазые, в изношенной одежде, они пристально смотрят прямо на нее. Точнее на пакет с едой, что лежит подле. Сердце сжимается от жалости.
- Не могу, милые, не могу, рОдные… это для сына…
Малыши переглядываются и подбираются поближе. На вид не старше пяти, девочка и мальчик. Глаза большие, зеленые смотрят, не мигая, и ждут.
- Где же ваша мама? – Лидия Михайловна оглядывается. Кроме них в парке никого нет. – Ах, котятки, бедные вы сиротки…
Она поправляет шинель и берется за пакет. Раздумывает секунду, а потом достает бутыль молока и батон. Отламывает от булки хорошие куски и протягивает детям. Девочка выхватывает еду рывком, словно боится, что старушка передумает, а мальчик садится с ней рядом, жмется к теплому боку, почти что мурлычет.
Лидия Михайловна гладит его по голове и дает молока. Девочка, бросив недоеденный хлеб на асфальте, садится у ее ног. Она тоже хочет пить, и Лидия Михайловна сдается.
- Не гоже вам быть голодными, - она вздыхает, понимая, что нельзя было отдавать последнее и что не в силах была не отдать. – Милая, хлеб – всему голова. Что же ты его бросила на дороге? Подними, хорошая, не время едой разбрасываться, - она легонько подталкивает девочку ладонью, направляя.
- Мама, смотри, а бабушка с кошечками разговаривает.
Лидия Михайловна поднимает глаза и видит идущую мимо девочку под руку с матерью. Кругленькая, хорошо одетая розовощекая малышка показывает на нее пальцем. Хлопковое платьице натягивается на круглом животике.
- Нельзя тыкать в людей пальцем, сколько раз я тебе говорила?
Мать бросает на скамью короткий взгляд и тянет дочку за собой. Лидия Михайловна молчит. У нее и черствой краюхи не дождешься.
- Ешьте, ешьте, пока есть.
Она переводит взгляд на детей, но их и след простыл. Лишь два маленьких котенка, испуганные окриком девочки, жмутся друг к другу подле ее ног.
Лидия Михайловна вздрагивает, словно от пощечины, и долго смотрит на свои руки. После убирает еду в пакет, покряхтывая, встает и, подняв с земли краюху белого хлеба, засовывает в рот целиком.
- Негоже еде пропадать, - говорит сама себе, и уходит в глубь парка.
Серые бездомные котята семенят следом, но Лидия Михайловна не видит их.
- Мама, - голос детский, как будто плачущий, зовет из темноты. – Мама… - поскуливает совсем рядом.