Лидия Михайловна озирается.
В густой тени старых дубов солнца почти нет, но за узкой дорожкой, уходящей вглубь парка, слышен жалобный визг. Она внимает ему, различая сдавленные всхлипы, и идет на голос. Пробравшись через кусты дикой рябины, останавливается у основания бетонного пруда, давно высохшего и засыпанного землей.
Писк усиливается, и котята с шипением убегают прочь, а Лидия Михайловна видит на дне старого пруда щенка. Мохнатый, как медведь, с острыми стоячими ушами, он скулит так жалобно и протяжно, что у нее замирает сердце.
- Вот как тебя угораздило, окаянный!
Она не может остаться в стороне. Никогда не могла. Сложив пакет вдвое и спрятав его под куст, Лидия Михайловна спускается по пологому склону вниз. Щенок мечется на месте, трусливо поджав хвост, но стоит ей приблизиться, оскаливается и начинает рычать.
- Дай помогу, неразумный! Что за характер, что за манеры!
Лидия Михайловна выставляет вперед руки. В одной из них кусок хлеба. Щенок чует запах и против воли начинает вилять хвостом.
- Вот и славно, какой хороший мальчик.
Она протягивает угощение и, пока щенок ест, освобождает лапу. Наконец, маленькая овчарка на свободе, и, покончив с первым куском, собака ждет второй, но Лидии Михайловне нечего отдать.
- Не могу больше… нет сил, родненький, - щенок подходит ближе и облизывает пахнущие выпечкой пальцы. – Все растеряла, всех схоронила… никого родного не осталось на всей земле.
Лидия Михайловна заходится стоном, словно только сейчас в полной мере осознает, где и когда находится.
- Всем помогла, все раздала. Чужих защитила, а своих не уберегла, - она обхватывает голову руками и сбрасывает ненавистную шапку. – Где они теперь? Кто о них заботиться? Осталась одна, ни к селу, ни к городу, никому не нужная.
Щенок встает передними лапами на колени Лидии Михайловны и облизывает соленые щеки.
– ...И тебе, пожалуйста, - глухо отвечает она.
Хочет подняться, но не находит сил. Вместо этого Лидия Михайловна закрывает лицо руками и впервые за долгое, очень долгое время плачет навзрыд.
Как просто было бы сейчас умереть, оставить прошлое там, где ему место, перепрыгнуть через настоящее, где не было места ей, и оказаться в Прекрасном Далеко, когда-то кем-то ей обещанном.
- Мама…
Лидия Михайловна вздрагивает, но рук от лица не отнимает. Щенок бросает ее, ластится к кому-то, потом возвращается обратно. Она чувствует тяжесть его лап на своих коленях, и боится пошевелиться.
- Взгляни же на меня, мама…
Всему могла бы воспротивиться, на все закрыть глаза, отрешиться и прогнать любое видение, но только не его.
- Алеша!
Лидия Михайловна опускает руки.
В размытом от слез мире на дне заросшего бурьяном старого пруда стоит ее сын. Молодой, красивый, в парадной форме летчика. Лидия Михайловна силится подняться, и широкая ладонь придерживает ее за локоть.
- Как поживаешь?
Она не знает, что сказать. Только смотрит на него во все глаза, стараясь запомнить каждую черточку родного лица.
- Чужая я, - наконец, выдавливает Лидия Михайловна. - На покой пора, да все не...
- Ну, зачем ты так, мама…
- Прости меня, прости меня, родненький… все моя вина!
Загнанные вглубь рыдания с новой силой прорываются наружу. Она обхватывает лицо сына руками и целует его в лоб, щеки, глаза. Притягивает к себе, словно малого ребенка, обнимает крепко и плачет. Овчарка - не щенок, но уже взрослый кобель, носится вокруг них с громким лаем.
- И ты меня прости, мама… - он расцепляет ее руки и, поддерживая под локти, чтобы Лидия Михайловна не упала, уводит в сторону.
- За что, милый?
Алеша молчит. Подозвав овчарку, он присаживается на одно колено, и что-то шепчет собаке на ухо. Та убегает, но быстро возвращается, неся что-то в зубах. Приласкав кобеля, сын встает и протягивает Лидии Михайловне старый кожаный кошелек.
- Помнишь?
Он стоял перед ней, прямой как стрела, и непреклонный, как отец. Губы сжаты, руки напряжены, брови над голубыми глазами сошлись в одну упрямую дугу.
- Я все решил, - повторил с нажимом.