Вдалеке по аллее сквера навстречу Николаю двигалось несколько фигур. Две — он видел расплывчато, но понял сразу — были одеты в парадный открытый мундир синего цвета. Две другие фигуры — в мундиры цвета морской волны. Один человек — в защитный плащ и синие брюки. И еще какие-то люди шли вокруг, там и тут — но Николай смотрел только на военных. Они приблизились, и Николай замер. Он остановился, вытянулся и взял под козырек.
Силы были не равны. Их пятеро, а он один — как тогда, в детстве. Но Николай не испытывал страха, как много лет назад, а чувствовал радость. Радость и гордость. Потому что такой день. Такое время. А скоро вообще наступит коммунизм, время забвения старых обид. Когда главнокомандующие Сибирским военным округом прошли, он опустил руку и тронулся с места.
— Старший лейтенант Куликов, круу-гом!
Николай обернулся. За его спиной стоял Сашка. Вернее, генерал Александр Ильич Задонский.
— Здравия желаю, товарищ генерал.
— Ну, Николай… Ну, здравствуй.
Генерал молча смотрел старому знакомцу в глаза, как тогда, в Закаменке. Николай тоже молчал. Он стоял уже не навытяжку, но с места не трогался. Наконец произнес:
— С Днем Победы, товарищ генерал.
— И тебя с праздником, кулик-невелик. Видишь, я все помню. — Генерал так же пристально следил за каждым движением собеседника. Он только обернулся на одно мгновение к своим спутникам и махнул им: идите, я догоню, — и снова уставился на Николая. — Жаль, что вот так, на бегу — но, брат, давно я хочу тебя спросить. Скажи мне, только честно. Не крути. Тогда, в Закаменке. Помнишь?
— Так точно, товарищ генерал. Помню.
— Что в кармане у тебя было? Тогда, когда мы в последний раз беседовали? Когда отец меня позвал?
— Нож был в кармане, товарищ генерал.
Задонский еще секунду молча смотрел на Николая. Потом отступил на шаг.
— Нож, значит, — усмехнулся. — А ты смелый, кулик.
— Так точно, товарищ генерал. Не жалуюсь. Никогда не подставлял спину. — Дед сверкнул глазами и внезапно добавил, — И спора не нарушал. У кого как, а у меня всегда все по-честному.
— Да уж, вижу, — усмехнулся Задонский, — Только разговорчив ты чересчур.
— Виноват, товарищ генерал, — И Николай вытянулся в струнку.
— Ну, бывай, кулик. Спасибо за честность. Может, встретимся еще.
Насмешка не уходила из глаз генерала, но была уже не строгой, не злой.
Николай вскинул подбородок, а Задонский развернулся и быстрым шагом двинулся догонять своих спутников в парадных генеральских мундирах.
— Что, так и сказал, «еще встретимся»? — Бабушка Дуся, строгая и высокая — выше деда на целую голову — по старой привычке ходила вдоль маленькой кухни, два шага туда, два обратно, потрясая руками и теребя платье. — Ты вот хоть понимаешь, Коля, чем тебе это грозит? Что всех нас ждет после такого твоего разговора?
— Дуся, прекрати, я тебя прошу. Ничего не будет. Александр не такой человек.
— Да? А ты мне скажи, с чего это вдруг генерал с лейтенантом первым на улице заговаривать стал, а? — Бабушка села на табуретку и закрыла лицо ладонями. — В общем, так. Что бы там ни было, а на всякий случай вещи надо собрать.
Дед вскочил, со всех сил толкнул стул ногой, и тот громыхнулся на пол. Ушел с кухни в дальнюю комнату, прилег было на кровать, но потом вдруг резко встал, почти бегом рванул в коридор, сунул ноги в старые свои ботинки, накинул плащ и вышел на улицу.
Какие-то прохожие, увидев человека в костюме с орденскими планками, лежащего возле скамейки в Центральном парке, вызвали «скорую», и деда с сердечным приступом увезли в городскую больницу.
Впрочем, он ушел оттуда на следующий день.
А Задонский так и не появился. Он умер в восьмидесятых, всего на год опередив дедушку, и дедушка, узнав о смерти генерала, снова сидел на кухне и плакал.
Я думаю, что, может быть, генерал-то как раз и знал, где и когда они встретятся — а бабушка не угадала, что же на самом деле хотел тогда сказать старый летчик. Просто есть другие, правильные места, кроме шумного городского сквера, такие, чтобы мужчинам можно было спокойно поговорить о старом споре и о брошенных в воздух камнях.
Журнал «Зинзивер» 2017, № 1
С начала до конца
Стоял ноябрь, через два дня мне исполнялось одиннадцать лет, и, может быть, именно поэтому со мной, а не с кем-то другим по дороге из школы случилось чудо.
У входа в подъезд, возле маленького подвального вентиляционного окна, я нашла двух замёрзших птиц с оперением, невозможным для наших сибирских мест: одна птица была жёлтой, а другая — оранжевой.
В Новосибирске ноябрь — это настоящий зимний месяц, когда температура воздуха может опускаться ниже пятнадцати градусов. Уже в октябре земля глубоко промерзает, замирает река, а на деревьях не остаётся ни одного жёлтого листа. Небо и земля блёкнут, становятся чёрно-белыми, и любое цветное пятно на снегу светится ярче и праздничнее, будь то шапка, сумка или китайские ватные сапоги, обшитые дешевой плащевой тканью. Птицы, сидящие на льду, прижавшись друг к другу, с глазами, закрытыми от холода, нахохленные, с судорожно вжатыми в заледенелый пух шеями, были похожи на два рваных цветных теннисных мяча. Они, кажется, даже уже не дышали, так мне почудилось, когда я, присев возле подвального окошка, сдёрнула с рук варежки, и почти бессознательно, с настоящим священным трепетом, потянулась к ним.
Они легко дались в руки — ещё одно волшебство, в которое дома никто так и не смог поверить. Птицы дрожали, их острые коготки царапали мои ладони, но вырваться они не могли и не пытались. Мне стало страшно их держать, меня тоже затрясло от волнения, но разжать пальцы было немыслимо. Вот в таком виде нас и увидела стоящая на пороге мама — меня с ошалевшими глазами и двух разноцветных канареек с раскрытыми клювами, торчащими из моих кулаков.
Дома мы посадили птиц в старый круглый аквариум, прикрыли его верхнее отверстие марлей и придвинули поближе к батарее. Сначала канарейки не двигались, и мама сказала мне, чтобы я не ревела, если новые питомцы вдруг умрут: никто не знает, сколько времени провели они на морозе. Потом птицы зашевелились, и мы на нитке спустили к ним поилку, сделанную из пластиковой баночки. Жёлтая птаха, видимо, была сообразительнее оранжевой, она первая нашла воду и стала пить. Потом мама насыпала в аквариум пшена, но пшено осталось нетронутым до вечера. Когда в комнате выключили свет, из-за стекла послышался шорох и тихое чириканье. Я так и заснула, слушая, как в аквариуме тонкими голосами переговариваются две канарейки.
Знающие люди нам сказали, что птицеводы, разводящие канареек на продажу, таким способом выбраковывают неудачные экземпляры: они просто выбрасывают птиц на мороз. Когда мы с мамой пригляделись получше, мы обнаружили, что у кенара оказалось всего по два пальца на каждой лапе, а у жёлтой самочки — на фоне идеально ровной окраски — на шее было хорошо различимое серое пятнышко. Но для нас это не имело никакого значения, и мы купили волшебным птицам большую клетку, стеклянную поилку и целый килограмм специального канареечного корма. Кроме того, знающие люди хорошо осмотрели кенара и заявили, что, похоже, он очень молодой, и относится к разновидности певчих, то есть при благоприятных условиях эта птица может научиться петь не хуже соловья. Самочка, похоже, была постарше и ничего интересного не представляла, кроме того, что, освоившись на новом месте, она сразу предъявила самцу свои права на власть: кенару разрешалось подходить к зерну и поилке только после того, как наестся и напьётся маленькая леди с серым пятнышком на шее.