Возле дворца все было, как я и предполагал. Часовой у ворот крепко спал, и хотя я спросил у него позволения войти, он только пробормотал сквозь сон несколько славословий Сингани и тут же снова заснул. Несомненно, часовой напился бака.
Крепость
В холле из слоновой кости меня встретили слуги, которые сказали, что сегодня во дворце празднуют великую победу, и по этому случаю двери его открыты для всех. Они предложили мне бак, чтобы я тоже мог выпить за подвиг Сингани, но я не был знаком с этим напитком и не знал, какая доза — большая или маленькая — способна свалить человека с ног, поэтому ответил, что дал своему богу обет не пить ничего прекрасного, и слуги спросили, нельзя ли умилостивить этого бога молитвой, но я ответил: «Ни в коем случае», и двинулся туда, откуда доносилась музыка, а слуги сочувствовали мне и, думая сделать мне приятное, бранили злого бога, но вскоре оставили это занятие и снова принялись пить за здоровье Сингани.
У тяжелых портьер, за которыми располагался вход в бальный зал, стоял главный гофмейстер, и когда я сказал, что хотя никто меня не приглашал, я хорошо известен богам Пеганы Мунгу, Сишу и Кибу{46} (знаки которых я тут же начертал в воздухе), он выказал мне всяческое почтение и попросил быть гостем Сингани. Видя это, я спросил, вполне ли мой костюм соответствует важности момента, и гофмейстер поклялся копьем, пронзившим того, кто разрушил Педондарис, что великий Сингани посчитал бы позором, если бы столь хорошо известный богам незнакомец появился в бальном зале одетым неподобающим образом; и, сказав так, он повел меня в ближайшие покои и, достав из дубового, рассохшегося от старости матросского сундучка, позеленевшие медные застежки которого были украшены бледными сапфирами, разноцветные одеяния из драгоценного шелка, предложил мне выбрать подходящий наряд. И я взял бледно-зеленый камзол и светло-голубую рубашку, а также светло-голубую перевязь в тон. На плечи я накинул темно-пурпурный плащ, вдоль краев которого бежали две тонкие синие полоски, а промежуток между ними был усажен крупными темными сапфирами. И это был самый скромный наряд, который гофмейстер позволил бы мне надеть, ибо, как он сказал, даже незнакомцам не позволено пренебрегать беспримерной щедростью и гостеприимством Сингани, которые он оказывал в этот вечер всем без исключения.
Как только я оделся, мы отправились в бальный зал, и первым что бросилось мне в глаза в этом высоком, сверкающем зале, была возвышавшаяся над танцующими огромная фигура Сингани (головы большинства мужчин едва доставали ему до пояса). Его могучие руки были обнажены, а в руках он держал свое страшное копье, отомстившее за Педондарис. Гофмейстер подвел меня к Сингани, и я поклонился охотнику до земли и сказал, что благодарю богов, к которым он обращался за помощью в своем опасном предприятии, а Сингани ответил, что и о моих богах он слышал много хорошего от тех, кто привык им поклоняться, но это было сказано только из вежливости, ибо ему неоткуда было знать, о каких именно богах идет речь.
Одет Сингани был просто; лишь голову его украшала расшитая золотом и завязанная бантом на затылке алая шелковая лента, не дававшая волосам упасть на лоб, но все придворные дамы носили роскошные золотые короны, и я не знал, были ли они увенчаны ими как королевы сердца Сингани, или настоящие царицы из далеких земель собрались сегодня во дворце, привлеченные славой великого героя.
Все гости были одеты в шелковые камзолы и плащи ярких расцветок, но все были босиком, и их ноги были прекрасной формы, ибо в этих краях неизвестен обычай носить обувь. И когда они увидели, что большие пальцы на моих ногах искривлены, как у всех европейцев, они стали жалеть меня, а один или двое с сочувствием спросили, не была ли такая форма ног следствием несчастного случая. Но вместо того, чтобы честно ответить, что таков наш обычай, я сказал, что меня проклял один злой бог, к стопам которого в далеком детстве я забыл принести собранные мною ягоды. И, говоря так, я почти не лгал, ибо Правила Поведения В Обществе — это тоже своего рода бог, и бог достаточно злобный, к тому же скажи я правду, и меня бы просто не поняли.
Тогда ко мне подвели ту, с которой я должен был танцевать — юную девушку удивительной красоты. Она сказала, что ее зовут Саранура, что она — принцесса с севера и что ее прислали во дворец в качестве подношения к празднику. И танцевала Саранура совсем как европеянки, но по временам ее танец напоминал пляску фей с пустошей, которые — как гласит легенда — заманивают сбившихся с дороги путников в гиблые места. Если б было в моем распоряжении три десятка варваров родом из неведомых, невообразимых краев, — дикарей с длинными черными волосами и маленькими, как у эльфов, глазами, игравших на странных инструментах, неизвестных даже в царстве Навуходоносора, — и если бы однажды вечером, мой добрый читатель, я привел их на лужайку перед твоим домом и велел им сыграть те мелодии, что слышал я во дворце из слоновой кости, тогда бы ты постиг всю красоту Сарануры, представил ослепительную игру света и красок в огромной танцевальной зале и словно наяву увидел быстрые и легкие движения таинственных королев и принцесс, что танцевали и кружились вокруг могучей фигуры Сингани. Но вскоре, мой добрый читатель, ты перестал бы быть добрым, ибо мысли, подобно леопардам несущиеся в далеких, свободных землях, одним прыжком перемахнули бы к тебе в голову, даже если бы ты находился в Лондоне — да-да, даже в Лондоне! И тогда бы ты вскочил и принялся молотить кулаками по стенам, оклеенным премилыми обоями в цветочек, в надежде, что кирпичи обрушатся и откроют тебе путь во дворец над аметистовой пропастью, где живут золотые драконы. Были в истории люди, которые сжигали тюрьмы, чтобы освободить узников, но куда опаснее были эти смуглокожие музыканты, которые смело сжигали обычаи, чтобы выпустить на волю изнемогающую мысль. Но пусть не тревожатся наши старики, не бойся и ты, читатель. Я не стану исполнять эти мелодии ни на одной из наших улиц и не приведу сюда этих удивительных музыкантов — я лишь тихонько прошепчу тебе, как найти дорогу в Страну Грёз; и если я так поступлю, тогда лишь немногие сумеют отыскать этот путь, и никто не помешает мне грезить о красе Сарануры и вздыхать в одиночестве.