И потом пришли новости про несчастный случай в отеле в Латвии, и больше ничего обитатели Старого Дома Священника в Таймдейле не слышали о формулах, известных там под именем «Атом Зет». А что до Крейсича, так я назвал эту историю «Пропавший ученый». Он действительно пропал, во всех смыслах. И сомневаюсь, чтобы хоть какие-то из атомов, из которых он когда-то состоял, уцелели в своем первоначальном виде.
НЕНАПИСАННЫЙ ТРИЛЛЕР
Есть в Лондоне один клуб, а в нем — уютная комната, самая маленькая в этом клубе, в которой нет легких стульев, а есть глубокие, мягкие, удобные кресла, расположившиеся полумесяцем перед большим камином, а в камине в холодное время всегда ярко горит огонь, и частенько кто-то стоит перед ним, и это не всегда один и тот же человек. И когда он заводит беседу, ее подхватывают все, от кресла к креслу. Это моя самая любимая комната в этом клубе.
В тот вечер, когда начинается эта история, где-то в конце ноября, все в комнате выглядело именно так, как мне запомнилось: перед камином стоял человек, а большинство членов клуба устроились в креслах, и оживленно текла беседа, пока кто-то вдруг не сказал:
— Слышал я, что Татер подался в политику.
И тогда другой вдруг высунулся из своего глубокого кресла и произнес с крайней горячностью:
— Если хоть кто-либо из вас имеет какое-либо влияние на Татера, ради Бога, держите его подальше от политики.
Естественно, многие из нас спросили, почему.
Говорящий — темноволосый мужчина по имени Индрам, с тонким орлиным профилем — сидел, наклонившись вперед с напряженным взглядом, и, казалось, не слышал наших вопросов, как будто все необходимое уже сказано.
Мы безмолвно смотрели на него, пока он не сообразил, что должен что-то еще пояснить.
— Не могу ответить вам, почему, — сказал он. — Уж поверьте мне на слово. Это не голословное утверждение.
Тогда один из нас сказал:
— Уверен, что не голословное, вы всегда говорите обдуманно. Однако Татер собирается выдвигаться в парламент, и если мы должны удержать его от этого, будь это в наших силах, у нас для этого должна быть очень веская причина.
— Для этого имеется веская причина, — сказал Индрам. — Но я не могу вам сказать, какая.
Некоторое время после этого мы молчали. Мы знали этого человека, Индрама, нам было известно, что он знает цену своим словам, но все-таки нужно было узнать какие-то подробности, прежде чем поддержать его мнение, каким бы резонным мы его не сочли.
И тогда человек перед камином подытожил чувства большинства из нас, сказав:
— Мы понимаем, что у вас есть серьезная причина это утверждать и что вы намерены держать ее в секрете. Мы готовы вас поддержать, но, знаете, вы нам хотя бы намекните, как нам следует поступать, если мы за это возьмемся.
— Разумеется, — сказал Индрам, — разумеется. В таком случае я вот что вам скажу. Политика — волнительная штука, раскрывающая самые сильные стороны человеческой натуры. Если Татер в это ввяжется, за этим воспоследует серьезнейший результат. Больше ничего не скажу.
— Вы имеете в виду, что в нем есть толика безумия? — уточнил человек у камина.
— Нет, — ответил Индрам.
— Насилия, может быть? — спросил другой.
— Нет, — ответил Индрам. — Этого бы я не сказал, если только он не изменится в противоположную сторону, когда будут задействованы самые его сокровенные свойства натуры. Есть множество видов деятельности, в которых он был бы на месте. Но больше ничего вам не скажу.
Как только мы поняли, что из Индрама больше ничего не вытянешь, началась продолжительная беседа вполголоса, и не знаю, что в результате решили. Он многого потребовал от друзей Татера. Он предлагал им полностью положиться на его мнение и поступить крайне властно и необычно, но я не очень разобрал в их разговорах, что конкретно они собрались делать, что они говорили друг другу вполголоса. Вся наша небольшая компания пришла в некоторое смущение, порожденное горячностью его просьбы и ощущением того, что мы не очень-то хотим ему содействовать. Да и как кто-либо из нас мог последовать его призыву без достаточных на то оснований, кроме высказанных им намеков? Но не было у нас и желания напрямую отказать ему в его просьбе. И так один за другим, торопливо глядя на часы, все покинули комнату, пока в креслах не осталось никого, кроме него и меня.