Следующей заговорила кем-то оброненная необгоревшая спичка.
— Я дитя солнца, — заявила она, — и враг городов. В моем сердце живет то, что вы и представить себе не можете. Я сестра Этны и Стромболи,{8} во мне таится прекрасное могучее пламя, которое однажды выйдет на волю. Мы не станем больше покорно служить человеку в очаге или в топке, чтобы добыть хлеб насущный. Когда мы обретем силу, мы будем сами брать пищу, где найдем. В сердце моем живут замечательные дети, чьи лица засияют прекраснее, чем радуга. Они вступят в союз с Северным Ветром, и он поведет их вперед, и все почернеет за ним и почернеет над ним, и в мире не останется ничего прекрасного, кроме них. Они завоюют землю, она станет принадлежать им, и никто не остановит их, кроме нашего исконного врага — моря.
Потом настала очередь старого дырявого чайника. Он сказал:
— А я — друг городов. Я живу в очаге вместе со слугами — маленькими язычками пламени, которых кормят углем. Слуги пляшут вокруг меня за железной решеткой, а я сижу и пою, и приношу радость хозяевам. А пою я о том, как уютен кот, и какая ненависть к нему живет в сердце собаки, и о том, как ползает младенец, и о том, как бывает доволен хозяин дома, когда мы завариваем хороший крепкий чай. А иногда, когда в доме очень тепло, и хозяева и слуги довольны, я даю нагоняй злому ветру, рыскающему по свету.
А потом завела речь старая веревка.
— Меня изготовили в обреченном месте, и обреченные люди, работавшие без надежды, пряли мои нити. И потому беспощадно мое сердце, и потому я никогда не отпускала на волю ничего, что было мною связано. Многие вещи я безжалостно сдавливала долгие месяцы и годы. Обычно меня приносили смотанной на склад, где стояли большие ящики, пока открытые, а потом один из них вдруг закрывали и мою силу обрушивали на него, как заклятие, и если доски испускали стон, когда я в первый раз обхватывала их, или громко потрескивали ночью, вспоминая о родных сосновых рощах, я лишь крепче стискивала их, ибо в душе моей живет жалкая бесплодная ненависть тех, кто изготовил меня в обреченном месте. И все же, несмотря на то, что многие вещи томились под моей беспощадной властью, последним моим делом стало освобождение. Однажды ночью я лежала без дела на полу склада. Все молчало, и даже паук спал.
Вдруг, ближе к полуночи, гулкое эхо отразилось от деревянных стен и закружилось под крышей. Ко мне приближался человек, совсем один. И пока он шел, душа его осыпала его упреками, и я поняла, что человек в разладе со своей душой, ибо душа не давала ему жить и все время укоряла его.
Потом человек увидел меня и сказал:
— Вот она, по крайней мере, меня не подведет.
Когда я услышала, как он обо мне говорит, то решила исполнить все, чего бы он от меня ни потребовал, как можно лучше. И как раз когда я утвердилась в своем решении, человек поднял меня с полу, встал на пустой ящик, который я должна была стянуть наутро, и привязал один мой конец к темной балке, а узел завязал небрежно, потому что душа непрестанно укоряла его и не давала ему покоя.
Потом он сделал петлю на другом конце, но душа его, увидев это, перестала его укорять и стала умолять жить с ней в мире и не поступать необдуманно. Но человек продолжал делать свое дело и продел голову в петлю до подбородка, и душа страшно вскрикнула.
Потом человек оттолкнул ящик, и в тот миг, как он сделал это, я поняла, что моих сил не хватит, чтобы выдержать его, но я помнила, — он сказал, что я его не подведу, — и напрягла все свои волокна и стала держать его страшным усилием воли. Тогда душа закричала, чтобы я отпустила его, но я сказала:
— Нет. Ты замучила этого человека.
Тогда она закричала, чтобы я отвязалась от балки, а я уже и так начала соскальзывать, потому что меня держал небрежно завязанный узел, но я вцепилась в балку мертвой хваткой и ответила:
— Ты извела этого человека.
И она поспешно стала говорить мне еще что-то, но я не отвечала, и наконец душа, мучившая человека, который доверился мне, отлетела и оставила его в покое. А я стала ни на что не пригодной, ибо каждое волокно во мне надорвалось, и непреклонное мое сердце ослабло в той битве. И вскоре меня выбросили сюда. Но свой долг я исполнила.
Так они говорили между собой, и все это время над мусором возвышалась фигура старого деревянного коня-качалки. Наконец и он заговорил, горько сетуя:
— Я Благдаросс. Горе мне! Я брошен здесь, среди этих достойных, хотя и мелких созданий. Увы! Прошли те славные дни, когда я пребывал рядом с тем, кто был моим господином и моей душой. Он стал слаб духом, и никогда уж больше не узнает меня и не отправится на поиски славных приключений. Я был Буцефалом,{9} когда он был Александром,{10} и я нес его в победоносном походе до самого Инда.{11} Я вместе с ним сражался с драконами, когда он был Святым Георгием, я служил конем Роланду,{12} сражавшемуся за христианский мир, и часто бывал Росинантом.{13} Я участвовал в турнирах, странствовал в поисках приключений и встречался с Улиссом,{14} с героями и с феями. Или иногда вечером, когда уже вот-вот должны были потушить свет в детской, он вдруг вскакивал на меня, и мы мчались через Африку. Мы ехали по ночному тропическому лесу и вплавь преодолевали темные реки, где блестели глаза крокодилов, где гиппопотам проплывал вниз по течению или таинственное судно вдруг выступало из тьмы и тихо скользило мимо.