Но капитан знал. Он в одиночку сошел на берег и вошел в одну из хижин, и тогда внутри чья-то рука зажгла огонь, а крошечные оконца озарились недобрым светом.
Было уже совсем темно, когда капитан возвратился на борт. Он приветливо пожелал спокойной ночи тем, кто болтался на перекладине мачты, а затем смерил нас таким взглядом, что старина Билл похолодел.
На следующий день мы обнаружили, что капитан выучился страшному проклятью. Поздно ночью, когда все мы — в том числе и старина Билл — спали в наших подвесных койках, он пришел к нам и, уставив на нас свой палец, произнес его вслух, пожелав, чтобы наши души всю ночь реяли над вершинами мачт. И в ту же секунду душа бедняги Билла оказалась на самой верхушке фок-мачты. Словно обезьяна, она цеплялась за шток, глядела на звезды и бесконечно мерзла на холодном ветру.
После этого мы попытались поднять мятеж, но капитан снова направил на нас палец, и старина Билл почувствовал, что вместе со всеми плывет за кораблем в холодной зеленоватой воде, хотя его тело оставалось на палубе.
Именно юнга первым открыл, что капитан не может насылать проклятья, когда напьется, хотя стрелять он мог и трезвым, и пьяным. В любом случае мы рисковали потерять лишь двоих, и нам оставалось только дождаться удобного случая. Кое-кто из команды был настроен весьма кровожадно, однако старина Билл стоял за то, чтобы отыскать среди океана, подальше от торговых путей, клочок суши и высадить там капитана, оставив ему на год продовольствия из наших общих запасов. На свою беду, матросы прислушались к его словам и решили бросить капитана на необитаемом острове, как только удастся застать его пьяным — чтобы он не мог прибегнуть к своим страшным проклятьям.
Но прошло целых три дня, прежде чем капитан снова напился. Для бедняги Билла и для всей команды это было нелегкое время, ибо каждый день капитан изобретал новые наказания, и наши души послушно отправлялись туда, куда указывал его палец. За это время звезды на небе и морские твари узнали нас много ближе, но они не жалели нас, замерзающих на мачтах или блуждающих в зарослях морской травы, ибо и звезды, и рыбы были заняты своими делами, и их взгляды, направленные на нас, были равнодушны и холодны.
Однажды, когда солнце село и в сгустившихся над морем сумерках засияла луна, мы ненадолго прекратили работу, потому что нам казалось-, что капитан не глядит на нас, а любуется красками темного неба, но он вдруг повернулся к нам и отправил наши души на луну.
А на луне было холоднее, чем полярной ночью во льдах. Там были страшные горы и черные тени, и все вокруг было неподвижно и молчаливо, словно на огромном кладбище. Земля сверкала в небе, словно лезвие большой косы, и всех нас охватила горькая тоска по дому, однако там мы не могли ни плакать, ни говорить.
Когда мы вернулись обратно, было уже совсем темно. На следующий день мы держались с капитаном предельно вежливо и осторожно, но он все равно проклял нескольких из нас. Больше всего мы боялись, что он пошлет наши души в ад, и никто не произносил этого слова иначе, как тихим шепотом, из боязни напомнить капитану о существовании преисподней.
Лишь вечером третьего дня юнга донес нам, что капитан мертвецки пьян, и мы всей гурьбой отправились к нему в каюту. Капитан лежал на койке, но, увидев нас, тотчас же принялся палить как бешеный. К счастью, у него было только два пистолета, и капитан убил бы всего двоих, если бы в последний момент не изловчился и не стукнул Джоя тяжелой рукояткой по голове. А потом мы связали капитана, и старина Билл, разжав ему зубы, два дня кряду вливал ему в глотку ром, чтобы он не сумел проклясть нас, пока мы не встретим в океане подходящий островок.
На второй день, незадолго до захода солнца, мы отыскали его — это была голая скала в сотню ярдов длиной и восемьдесят шириной, которая торчала из воды вдалеке от оживленных морских путей. На маленькой шлюпке мы подплыли к островку и высадили капитана, оставив ему провизии ровно на год — столько же, сколько оставалось на борту для каждого из нас, потому что старина Билл хотел быть справедливым. Когда мы отплывали, капитан сидел, привалившись спиной к камню, и горланил старую морскую песню.