Днем, когда снова стало прохладнее, я проснулся и увидел капитана, стоявшего опершись на свой ятаган, который он убрал, собираясь отдыхать.
И теперь мы подходили к просторному дворцу Аштахан, выходившему на реку. Здесь к ступенькам были привязаны удивительные старинные лодки. Приблизившись, мы увидели открытый мраморный двор, где с трех сторон высились городские фасады, украшенные колоннадами. И по двору и вдоль колоннад граждане города прохаживались с важностью и осторожностью, словно участвуя в древних церемониях. Все в этом городе несло печать старины; резной орнамент на домах сохранился от стародавних времен, и разрушался с годами, и не восстанавливался, и повсюду были каменные изваяния животных, давно исчезнувших с лица Земли: драконов, грифонов, крылатых коней и разных горгулий. Ничего нового было не найти в Аштахане: ни вещей, ни обычаев. И горожане не обращали ни малейшего внимания на нас, проплывающих мимо, но продолжали свои процессии и церемонии, а моряки, знающие их обычаи, не обращали ни малейшего внимания на них. Но когда мы подплыли ближе, я окликнул человека, стоявшего у кромки воды, и спросил его, что делают люди в Аштахане, и каковы их товары, и с кем они торгуют. Он отвечал:
— Мы здесь сковываем и опутываем Время, иначе оно умертвит богов.
Я спросил, каким богам поклоняются в городе, и он отвечал:
— Всем тем, кого еще не умертвило Время.
Потом он отвернулся и больше не говорил, отдавшись действу, согласному с древним обычаем. И так, повинуясь воле Янна, мы медленно поплыли вперед и миновали Аштахан. Ниже река сделалась шире, и мы увидели множество птиц, которые охотились за рыбами. И в своих пышных нарядах летели они не из джунглей: летели они прямо по ветру над средним течением реки, вытянув вперед длинные шеи и назад — ноги.
Вот стал сгущаться вечер. Густой белый туман повис над рекой и мягко поплыл ввысь. Он хватался за деревья длинными неосязаемыми руками, поднимался все выше, холодя воздух; и белые тени исчезали в джунглях, словно призраки моряков с затонувших кораблей, которые тайно искали во тьме злых духов, в давние времена погубивших их на Янне.
Когда солнце ушло за поле орхидей, цветших на густо заросшей вершине, речные существа выползли из ила, куда залегли в полуденный зной, и огромные животные стали спускаться из джунглей на водопой. Немного погодя бабочки улетели отдыхать. В маленьких узких притоках, мимо которых мы плыли, казалось, воцарилась ночь, хотя солнце, недоступное нашим глазам, еще не село.
И вот птицы джунглей летели высоко над нами домой, солнечные лучи розовым отблеском играли на их грудках, и, завидев Янн, они опускали крылья и камнем падали в гущу деревьев. И свиязи большими стаями отправились вверх по реке, и все они свистели, и потом неожиданно взмыли ввысь и снова опустились. И мимо нас, подобно стреле, пронеслась небольшая стая гусей, которые, как рассказали матросы, недавно прилетели сюда, миновав Лиспазианские поля; из года в год совершают они один и тот же путь, огибая справа пик Млуна. И горные орлы знают их путь, говорят — даже час их появления, и каждый год ждут их с прежней стороны, едва снега покроют Северные Равнины. Но скоро тьма сгустилась, и мы уже не видели гусей и только слышали, как хлопают их крылья и крылья других бесчисленных птиц, пока все они не успокоились на берегах реки.
Пробил час птиц ночных. Матросы зажгли фонари, и огромные ночные бабочки вылетели и закружились вокруг корабля. Временами фонари высвечивали великолепные узоры на их крыльях. Потом они снова скрылись в черноте ночи. И матросы снова молились, а потом мы ужинали и спали, и рулевой заботился о наших жизнях.
Проснувшись, я обнаружил, что мы и впрямь прибыли в знаменитый город Педондарис. Вот он стоит слева, град прекрасный и славный, и радует наши глаза, утомленные нескончаемыми джунглями. И мы бросили якорь неподалеку от базарной площади, и капитан развернул товары, и купец из Педондариса стал рассматривать их. И капитан, держа в руке ятаган, гневно стучал им по палубе, и щепки отлетали от белых досок; ведь торговец назвал ему такую цену, что капитан счел ее оскорбительной для себя и богов своей страны, как он теперь говорил — великих и ужасных богов, извергающих страшные проклятия. Но купец воздел кверху пухлые руки с розовыми ладонями и поклялся, что болеет вовсе не за себя, а за бедный люд, ютящийся в хижинах близ города, которому и хочет продать товар по самой низкой цене, не рассчитывая на прибыль. Ведь большую часть товара составляли толстые тумарундовые ковры, спасающие жилища от гуляющего под полом зимнего ветра, и толлуб, курительный табак. Значит, сказал торговец, если он даст хоть на один пиффек больше, то бедный народ останется зимой без ковров и вечерами без трубки, а он и его старый отец будут голодать. В ответ капитан поднес ятаган к горлу, заявив, что он уничтожен и что ему остается лишь умереть. И пока он осторожно придерживал бороду левой рукой, купец снова взглянул на товары и сказал, что не позволит умереть столь достойному капитану, человеку, к которому воспылал редкой любовью, едва завидев его корабль, и что пусть лучше голодают они со старым отцом, а потому он дает еще пятнадцать пиффеков сверху.