И вскоре мы услышали звук Ириллиона, который спускался, танцуя, с заснеженных равнин.
И потом мы увидели ущелье в Утесах Глорма. Оно встречало нас отвесными и гладкими стенами, и несли нас к нему, накатываясь друг на друга, потоки Янна. И вот мы покинули дымящиеся паром джунгли и вдохнули горного воздуха; матросы поднялись, и задышали полной грудью, и вспомнили о далеких родных Акроктианских холмах, где раскинулись Дурл и Дуц, — а в их низинах и прекрасный Белзунд.
Огромная тень зависла между Утесами Глорма, но скалы сияли над нами, словно шишковатые луны, и освещали тьму. Громче и громче становилась песня Ириллиона и отчетливо звучал танец, сопровождавший его спуск со снежных равнин. И вскоре мы увидели его — белый и окруженный туманами поток, увенчанный тонкими маленькими радугами, сорванными им близ вершины горы в небесном саду Солнца. Дальше поток катился к морю вместе с огромным серым Янном, и ущелье расступилось, и открылось миру, и наш качающийся корабль вышел к свету дня.
И все утро и весь день плыли мы мимо болот Пондовери; и Янн здесь раздался и тек торжественно и медленно, и капитан приказал матросам звонить в колокола, чтобы побороть дремоту, навеваемую однообразием болот.
Наконец показались Ирузианские горы, баюкающие деревеньки Пен-Каи и Блут, и извилистые улицы Мло, где жрецы заговаривали снежные лавины с помощью вина и маиса. Потом ночь опустилась на равнины Тлуна, и мы увидели огни Каппадарнии. Минуя Имаут и Голзунду, мы слышали, как патниты бьют в барабаны, а потом все заснули и не спал один рулевой. И деревушки, разбросанные по берегам Янна, всю ту ночь прислушивались к его голосу, певшему на неведомом языке песенки незнакомых городов.
Я проснулся до рассвета с предчувствием несчастья. Потом я вспомнил. Вспомнил, что к вечеру наступающего дня, по всем мыслимым подсчетам, мы придем к Бар-Вул-Янну и я расстанусь с капитаном и его матросами.
Я полюбил этого человека, который угостил меня золотистым вином, хранимым среди священных вещей, который рассказал мне много историй о своем прекрасном Белзунде, стоящем между Акроктианскими холмами и Хиан Мином. Я полюбил матросов и молитвы, какие они произносили вечерами, стоя бок о бок и не ревнуя друг друга к чужим богам. И полюбил я также нежность, с какой говорили они часто о Дурле и Дуце, — ведь люди должны любить родные города и приютившие их маленькие холмы.
Я узнал, кто встретит их дома и где будут эти встречи, — одни в долине Акроктианских холмов, куда поднимается дорога от Янна, другие — в воротах одного из городов, иные же — у домашнего очага. И я подумал об опасности, что подстерегала нас всех близ Педондариса, опасности, которая, как оказалось, была так реальна.
Подумал я также о бодрой песни рулевого в холодной и одинокой ночи и о том, как держит он наши жизни в своих заботливых руках. В этот самый момент рулевой перестал петь, и я поднял глаза к небу и увидел бледный свет, и одинокая ночь миновала; и рассвет набирал силу, и матросы проснулись.
Скоро мы увидели волну Моря, решительно вступающего в границы Янна, и Янн податливо тек в его сторону, и после непродолжительной схватки Янн и воды его были отброшены назад к северу, а матросам пришлось поднять паруса, и, влекомые попутным ветром, мы продолжили путь вперед.
И проплыли мы мимо Гондоры, Нарла и Наца. И видели незабвенный священный Голнуц и слышали молитвы странников.
Проснувшись после полуденного отдыха, мы увидели, что приближаемся к Нену, последнему из городов на реке Янн. Джунгли снова окружили нас вместе с Неном; но великий Млун возвышался над всеми окрестностями и взирал на город поверх джунглей.
Здесь бросили якорь, и мы с капитаном поднялись в город и узнали, что в Нен пришли кочевники.
Кочевники были таинственным смуглым племенем, которое раз в семь лет спускается с вершин Млуна, преодолев перевал по пути из фантастической земли, что за горами. И люди Нена высыпали из домов и, раскрыв рты, толпились на улицах. Ведь мужчины и женщины из племени кочевников заполонили весь город. Одни исполняли удивительные пляски, которым научились у пустынного ветра, извиваясь и кружась все быстрее и быстрее, пока движения не становились неуловимы для глаза. Другие играли на инструментах прекрасные мелодии, жалобные и полные ужаса, — их души узнали эти мелодии от пустыни, где их настигла ночь, той неведомой пустыни, откуда кочевники пришли.