И вот теперь Баранов знал, что вся сила, которую Хрущев продолжал по привычке считать своею, ушла от него. Что глава страны — всего лишь судорожно пытающийся сохранить былую энергию и азарт молодости старик, чей час уже пробил.
— Никита Сергеевич, — негромко произнес Баранов, — я не сказал вам самого главного.
— За то, что вы столь успешно справились с урегулированием ситуации в Новочеркасске, — выпалил Хрущев, будто не услыхав слов собеседника, — за это объявляю вам личную благодарность. Знаете, Анатолий Дмитриевич, я уже давно к вам присматриваюсь и думаю, что вы вполне бы могли заменить на посту… ну, скажем, Брежнева. Не подумайте ничего такого, но у меня впечатление, что в последние год-два мы с Леонидом Ильичем не находим общий язык и его пора перевести на другую работу. Вы — прекрасная кандидатура на его место!
— Никита Сергеевич, — вновь сказал Баранов с какой-то странной, соболезнующей нотой в голосе, — вы должны знать. Дело в том, что нам не удалось решить проблему полностью мирным путем…
Хрущев удивленно поглядел на собеседника:
— Я не понял. Что вы имеете в виду?
— Вы спрашивали насчет жертв.
— Да?
— Мирное население действительно не пострадало. А вот что касается зачинщиков и бунтовщиков…
Хрущев напряженно ждал. Впервые он не торопил собеседника с ответом.
— Понимаете, — сказал Баранов, — они разграбили помещения горкома партии, а потом бросились на милицейское оцепление, пытались завладеть огнестрельным оружием… — Он смолк.
— Товарищ Баранов, — упавшим голосом произнес Хрущев, — Анатолий Дмитриевич, вы что-то скрыли от меня?
— Никак нет. Просто я не успел сказать, что для обеспечения правопорядка в городе пришлось прибегнуть к крайним мерам.
— К каким?
— Около сорока бунтовщиков ранены. Шестнадцать человек, основные зачинщики мятежа…
— Да?
— В ходе проведения операции они были убиты. В кабинете зависло гробовое молчание.
Баранов видел, как маслянистая струйка пота прокатилась со лба к переносице, а затем по носу к верхней губе первого человека в государстве.
Толстая перекрученная вена вздулась на посеревшем виске.
Хрущев был оглушен. Хрущев был уничтожен. Его страна, самая мирная и замечательная страна на планете, вновь стала ареной кровавого побоища.
Не в далекой Америке, а в СССР граждане вышли на улицы, чтобы требовать справедливости по отношению к себе и к своим детям, а их встретили дула ружей.
Мир перевернулся. Мир сошел с ума.
Пытаясь справиться с дрожью в теле, Первый секретарь Коммунистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев в этот момент впервые отчетливо осознал, что власть утекает из его рук, словно песок сквозь пальцы.
Он вновь ощутил себя дряхлым, беспомощным старцем, несчастным, никому не нужным, и вспомнил бездвижное тело Сталина, лежавшее распластанным на непокрытом столе кунцевской дачи. Он вспомнил, как Лаврентий Берия, думая, что никто не видит его в эту минуту, приблизился к телу Отца народов и изо всей силы зло дернул труп за усы, и на лице хитрого царедворца при этом возникло отвратительное удовлетворенное выражение. Пигмей вытер ноги о прах поверженного великана.
Хрущев никогда не мог простить Берии этот странный и подлый жест. Потому что нет ничего хуже, чем надругательство над трупом. Теперь Хрущев и сам оказался в положении распластанного на столе и уже начинающего разлагаться тела. Он гнал от себя прочь эту мысль, но страшное предчувствие железным обручем стиснуло его грудь. Впереди была чернота… бездна.
Впереди был октябрь 1964-го.
— Нельзя допустить, чтобы узнала западная пресса, — только и смог прошептать он. — Ни в коем случае нельзя этого допустить!
59. Тридцать лет спустя
По-стариковски не люблю осень. Тяжело, знаете ли, наблюдать, как все опадает, чахнет, осыпается, умирает и остаются одни лишь голые ветви, да серое небо, да слякоть.
Мрачно, как на кладбище.
Впрочем, для внучки — что весна, что осень. Все нравится, все вызывает восторг. Возраст такой: мир прекрасен, несмотря ни на что. Даже омерзительный моросящий дождь вызывает не тоску, а щенячий восторг.