Боком вошел в волну.
Вода накрыла его и понесла.
…Сбежалась вся станица, люди облепили берег и плетни, лезли в бьющиеся лодки, взбирались на деревья. Кто-то отвязывал лодку. Кто-то прокричал: «А вон к ним уже плывут!» Лодки отвязывать перестали, сгрудились в толпу, любопытствуя: к кому спасатель подплывет первому, кричали, советуя, взмахивая руками в сторону орущего мужика: «Держи правее, на косу правь, ядрена мать! Ныряй за ним!» — будто тонущей Лукерьи и не было.
…Выволакивая на песок спасенное полумертвое тело, Василий зябко глядел на берег, мельком — на толпу казаков, женщин, ребятни. Они стояли и смотрели на него молча, с укором и недоверием, стояли на безопасном берегу, сытые, притихшие. Он еще раз пробежал взглядом по лицам, ожидая, что кто-нибудь бросится ему помочь и увидел: ото всех отделилась Евдокия.
Он протащил спасенного еще шага два, перевернул на спину и взглянул в лицо: Лукерья. Юбка подвернулась, на молочных ляжках — красные полосы от песка, черная родинка на белом плече, мокрые спутанные волосы, как водоросли.
Евдокия, помогая уложить Лукерью на траву, шептала:
— Вася, Васенька, да как же ты это, миленький?!
Подошли несколько баб и захлопотали над спасенной.
Из толпы кричали:
— Давите на пузо ей, вода фонтаном выйдет. Кладите на плечо головой вниз.
Василий, выжимая подштанники, искал глазами свою одежду. Кто-то бросил ее под ноги. Он узнал Кривобокова.
Дымя самокруткой, просверливая всех карими глазами-пулями и разметывая свою седую есаульскую чистую бороду на обе стороны, он степенно и громко, так, чтобы было слышно всем, задал вопрос:
— Оглоблин! Слышь-ка! Что же ты… хм… сперва бабу вытянул? Что ж ты сперва мужика не спас?!
Все притихли. Вопрос был задан серьезный, хитрый, в лоб, и надо было ответить так, чтобы сбить со всех праздное любопытство, а с Кривобокова спесь. Василий был зол на всех, и у него уже вертелось слово: «Что же вас всех на второго-то не хватило?»
Неторопливо одевшись он посмотрел на уже отхоженную и мычавшую что-то Лукерью и спокойно сказал, глядя в настороженные пулевые глаза Кривобокова:
— Мужик… што?! Сам себя спасти был должен. А баба… она ведь детей нарожает! Вместо одного утопшего, она ой-ей-ей сколько сможет казаков подарить!
Ответил и пошел прочь, заметив, как поникла есаульская борода Кривобокова от казачьего смеха.
Вздохнулось легко, и в ушах все еще слышался нежный, мягкий шепот Евдокии: «Вася, Васенька, миленький…»
…Сегодня он просто лежал в траве, в лопухах, закинув руки под голову, и отдыхал, посматривая иногда по сторонам. Взгляд его натыкался на небо, ветви, воду, травы, на кромку обрыва, на дальнюю песчаную косу, до которой он любил доплывать, на солнечный пестрый свет, кружащийся по воде и зелени.
Он уже начал дремать, как весь вдруг напружинился, увидев: по тропе с обрыва спускалась к берегу Евдокия, недосягаемая казачка, по которой сохло у него сердце и захватывало у него дух от ее розового лица с зелеными светлыми глазами, белых плавных рук и от всей ее крупной статной фигуры, которую хочется обнять, зажмурившись.
Она спускалась, поблескивая сережками в ушах, держа на руке корзину с бельем, гордо вскинув голову на прямой сильной шее, покачивая широкими крутыми бедрами, одетая в черную кофту и цветастые юбки, шла босая, иногда откидывая длинные косы на округлые плечи, и бусы, как вишни на связке, подпрыгивая, били ее по груди, шла неторопливо, шла прямо на него.
Василий отпрянул за ствол ветлы, забился в траву, под заросли черемушника, затаился и приник к земле, наблюдая и замирая от горячего волнения и какого-то необъяснимого страха.
«Ну вот и опять я увидел тебя, затворница!»
Глава 3
ПОКЛИЧЬ РУСАЛКУ
Пробираясь сквозь густые ветви старого тополя, солнечные лучи шлепались о воду и расплывались золотыми лопухами по теплому и тихому заливу, высвечивая галечное разноцветное дно. От воды веяло истомой, голубые глубины ее покачивались, слоились и чуть дрожали, а сверху, на синем стекле воды плавали белые тополиные пушинки, как по воздуху. В этом оранжевом от солнца, зеленом от ветвей и синем от воды окружении стирала белье Евдокия.
Это был ее мир, ее отрада.
Из-за тополя от сомлевших камышей, седой ивы доносились острые и горькие запахи, смешанные с запахом сухой полыни. Полдневная тишина разливалась по всему озеру. Солнце, большое, блестящее и близкое, красноватое уже по краям, устало висело над водой. Ветер угадывался лишь по серебряной ряби и по белым раздвигающимся полосам от камышинок, торчащих из воды и словно плывущих.