Фактически я наблюдал лучшую половину вооружённых сил Московской Литвы — двухлетняя внутренняя усобица сильно сократила численность боеспособного населения в этом племени. Хотя и подняла вооружённость и боеготовность.
Мы уже спускались к лодкам, когда давешний «подгоняльщик», выглядевший как матёрый, битый мужичина, державшийся всю дорогу рядом, внимательно слушавший объяснения Елицы мне, с нескрываемым раздражением, путая литовские и русские слова, произнёс:
– Зачем? Чего ради? Теперь с Москвой вражда будет. Суздальские придут. Много крови прольётся. Нашей. Вот из-за этого… плешивого…?
Елица, до того нервно поглядывавшая на «подгоняльщика», несколько неуверенно возразила:
– Это… Это наш долг. Он нам помогал…
– Помог? — Хорошо. А теперь мы из-за него угробимся. Все. Весь народ. Московские за всё взыщут. Всё припомнят. Из-под суздальских мечей — ручки загребущие протянут.
Вокруг стояло ещё несколько немолодых воинов начальственного вмда. Они внимательно прислушивались к разговору и, видимо, были согласны с доводами оппонента Елицы. Так хором и забурчали.
«Верно грит. Истину глаголит». Или как это по-литовски?
Кастусь нервно помалкивал.
Толпа здоровенных, мордатых и бронных мужиков наезжает на мою девочку?! И чтобы я смолчал?!
– Суздальские — не придут. Кучковичей — не будет. Их майно — станет вашим. Есть способ.
Они сперва не поняли. Переспрашивали друг друга — не все понимают по-русски. Потом — не поверили. Но мы уже вышли к берегу, воины грузились, сталкивали лодки на речную гладь. Со склона прибежало запыхавшееся тыловое охранение, десятка два разнокалиберных лодочек вытягивались вдоль противоположного берега Москва-реки, выгребали вверх. На гребне оставленного холма появились несколько вооружённых всадников, посмотрели нам вслед, парочка спустилась к пляжу, покрутилась там, проверяя, не оставили ли находники что-нибудь интересного…
Я наклонился к уху Елицы:
– Поговорить бы. Не надо далеко уходить.
Она недоумевающе посмотрела на меня. Потом что-то прокричала на соседнюю лодку Кастусю. Тот кивнул.
Через час лодейный караван, растянувшийся чуть не на версту, начал приставать к берегу. Втягиваться в устье речушки на правом берегу. Кастусь, посмотрев, как Елица суетиться вокруг меня, греет воду, чтобы отмочить закоревшие от крови повязки, велел дать мне приличную одежду и убежал к другим предводителям здешнего литовского воинства.
– Как тебе с ним?
Она резко вскинула глаза, потом снова спрятала лицо, продолжая внимательно рассматривать мои отмокающие повязки.
– Спасибо. Хорошо.
– Но…?
– Не… не надо тебе в это лезть. Только хуже будет.
– Он тебя обижает?
– А? Нет-нет! Он хороший. Просто… просто он… другой. Не такой как… как ты. И он очень боится. Тебя. Что ты меня… Уведёшь. Заберешь. Чувствует, что ты… больше, сильнее… не такой. Ревнует — ужас! Ко всем. И к… к прошлому. А тут ещё эти… «Ты должен жениться! Нам нужна династия!». А я, Ваня… у меня детей не будет.
Она снова вскинулась, внимательно посмотрела мне в глаза, опустила голову. Резко тряхнула. Скидывая, кажется, слёзы.
– Так что, в княгини… я не годна. И вообще… Какая я баба?! Вот, в железках этих бегаю. Поубивала тут… нескольких. Пока война была. А теперь… Как-то тоскливо. Как-то никуда я… Нет! Ты не думай! Он хороший! Он старается! Чтобы у меня всё было, чтобы никто не смел… Только… прежде мы всё время вместе… Каждый день, каждый вздох… Понимаешь? Хоть — про что, хоть — взглядом… А теперь… вокруг него эти… вадовасы, вожди местные. Он всё время с ними. Разговаривает, убеждает. Их — слушает, на них — смотрит. А они ему своих дочек… предлагают, показывают, уговаривают… Знаешь, этот поход — как отдушина, как в молодости… Давай-ка руку.
Вот оно как… Господи, девочка, сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать? Чтобы говорить: «как в молодости»?!
Ну и что я могу сделать? Голод — накорми, страх — защити, тоска — рассмеши. А вот любовь… Просто напомнить: