Однако не-члены семьи хозяина, не — «чады», но — «домочадцы», как вольные, так и невольные — вполне в группе «подстилаемых».
Если же к отношениям гость-хозяин добавляются отношения начальник-подчинённый, то ограничений и вовсе нет. Тут уж «ублажить» — общественный подвиг.
Кстати, и в 19 веке — сходно:
«Что гусей было перерезано, что кур да баранов приедено, яичниц-глазуний настряпано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено!».
Исконно-посконный русский обычай: дача взятки женским телом. Неоднократно, группой, по предварительному сговору, с целью оказания давления на исполнение правосудия. В общем ряду кур, баранов, яишниц, но — дешевле денег.
– Понял. Ты пошла — потому что он ничего не сказал. Ты дала — потому что сюда пришла. Так. А зачем ты этот… представление с криками в окошко устроила?
– Позлить миленького захотелось. А то он много об себе понимать начал. К просьбам моим невнимателен. А теперь… вся дворня наслышана. Что у меня и получше мужички бывают. Я ж для тебя все кусты свои сбрила. Мой-то так этого не любит! Колко ему, вишь ты! А теперь… хоть зубами поскрипи, а выше головы не прыгнешь.
Связочка интимной брижки с «выше головы»… Образно у нас народ разговаривает. Так и отмахивается. То — образАми, то — Образами.
– Цыба, ты и говорить стала по иному, прежде-то помалкивала, а ныне так это напевно.
– Лазарю нравится. Когда с приговором.
С чем?! А, факеншит, это мне «приговор» — вердикт, а им — присказка.
– Ну, коли уж так, то вот тебе мой приговор: снимай платье, да ложись в постель.
Вот теперь узнаю свою давнюю наложницу: молчит и смотрит. Смотрит насторожено.
– Что глядишь? Сама раздразнила, само покричала. Давай-давай. А то я с устатку — не распробовал. Серия вторая — крики страсти и вопли восторга. Те же, но от души и без расчёта. Или тебе со мной… «ничего личного — только бизнес»?
Вторая серия прошла несколько спокойнее. Хотя душник мы открыли, и зрители… виноват — слушатели восприняли. Увы, без аплодисментов и криков «бис!».
Через несколько лет другая женщина в другом городе сходно стояла на коленках на лавке перед открытом душником. И старательно оглашала окрестности страстными воплями. Я подсказывал её уместные, по моему мнению, реплики, вспоминая и крики страсти Аннушки в Смоленске, и вот эти откровения Цыбы. Дополняя и расцвечивая текст оборотами, особенно актуальными для конкретных места, времени и персонажей.
Не скажу, чтобы амплуа «суфлёр-любовник» манило меня. Хотя аудитория той светлой снежной ночь — была многочисленная, мужская и благодарная. Чего не сделаешь для нашего народа русского: пара тысяч мужей добрых сохранили, от сих криков, стонов и воплей женских, здоровье и жизни свои. Ибо, малость, в разум вошли.
Потом Цыба, несколько утомлённо, рассказывала об их житье-бытье в Боголюбово.
Разница с отчётом самого Лазаря… выразительная.
Досталось ребятам немелко. Вся здешняя «комьюнити» поделилась на две части: просто враждебных и враждебных приторно. Лазарь прежнего опыта выживания в условиях всеобщего отвращения с презрением и завистью — не имел. Старший сын в боярском доме… кто на такого — толпой плевать осмелится?!
Цыба… у неё сначала были кое-какие иллюзии. Насчёт порядочности боярства, попов, купцов… Чудом жива осталась. Всякий выход за ворота в город превращался в «боевую вылазку». Самого Лазаря цеплять грубо, «в лоб» опасались — князь Андрей благоволит, Резан — мог и ответ дать. Хоть — кулаком, хоть — мечом. Цыбе доставалось хуже всех. Как не крути, а на рынок хозяйке надо ходить регулярно. Тем более — дом пустой, всё надо.
Каждая покупка — обман с оскорблениями. Как в лицо плевали, грязью кидали, щипали да утащить пытались, обсчитывали, вырывали из рук деньги и товары, лаяли и материли… Общине нужна «омега». Для самоутверждения. Сообщество хомнутых сапиенсов — очень гадкое место. И в форме «святорусской» городской общины — тоже.
Прямые её просьбы к Лазарю:
– Скажи князь Андрею, чтобы наказал обидчиков.
Вызывали крайнее раздражение, обиду:
– Вот ещё чего! Суждальскому князю делать нечего, кроме как в бабских дрязгах разбираться!
Или:
– Кем я перед князем выставлюсь, коли об заляпанной юбке служанки дворовой — челом бить заявлюсь?! Честь мою загубить хочешь?!
Цыбе приходилось выворачиваться самой. Как оказалось, девочка «умеет держать удар».
Ей прежде доставалось в родном семействе. Но здесь… Чужие люди, вроде — городские, «культурные», а — как «собаки бешеные». В Пердуновке она несколько расслабилась: у меня чудаки, которые «моим людям» жить мешали — резво бежали трудиться «на кирпичики». Здесь «чудаки» — были массой, народом. Городские люмпены, которые после смерти Боголюбского будут три дня жечь и грабить слободы его мастеров.