Глава тринадцатая: Shatterpoint
— Спасибо, мастер Скайвокер, — мягко прожурчала магистр Биллаба. — Едва ли без вашей помощи я бы выбралась на концерт...
Магистр Депа Биллаба всё ещё не оправилась от последствий ранения и духовного истощения. Она по-прежнему была удивительно легка, изящна, невесома, по-прежнему шла, словно плывя над полом, но движения её стали медленными, а шаги — неловкими и часто неточными. Она почти не выходила из своей комнаты, не поднималась с койки, на которой сидела, разбирая разноцветные кристаллы с фильмами, песнями, книгами. Понемногу начала даже смотреть, слушать, читать — снова.
Энакина приставили к ней то ли нянькой, то ли сторожем, напугав историей о том, как обезумевшая магистр сносила вражеские войска и укрепления на Харуун-Кэл, как одним жестом насылала на своих жертв невыносимую боль и убивала сотни движением тонкой брови. Магистра надо было развлекать беседой, не пускать за пределы Храма и крепко запирать на ночь.
Разумеется, не ослушаться он не мог.
Дело в том, что магистр, как оказалось, с детства мечтала увидеть знаменитую чалактанскую певицу Джемму Нокомис. Тогда ей было двадцать и она только начинала зарабатывать известность. Сейчас — шестьдесят, и она была легендой — для кого-то безнадёжно устаревшей, для кого-то неустаревающей. Маленькая, похожая на девочку-подростка, с длинными густыми волосами, в джинсах и белой рубашке, она бесстрашно смотрела со сцены в сердца тех, кто её слушал, и говорила о главном: о любви, о вере, о надежде. О жизни. Даже сейчас она слушала именно её — раз за разом прокручивая тихий вальс "Колыбельной":
Одно крыло моё — ночное,
Забвенье эта ночь навеет,
Я позабуду все печали, я все тревоги позабуду.
Второе же крыло — морское,
Моря хранят воспоминанья,
В них плещутся слова и лица, которые хочу я помнить...
Ты прочь беги из края страхов, беги, душа моя, быстрее:
Моё крыло темнее ночи тебя в пути от всех укроет.
Ты прочь беги из края горя, беги, душа моя, быстрее:
Беги к мечте, что неподвластна ни времени, ни даже смерти...[1]
А Скайвокер, в нарушение всех правил и предписаний, просто взял и, на руках донеся до флаера, отвёз её на концерт Нокомис. Потому что не мог смотреть, с какой тоской Биллаба перематывала старые кристаллы, снова и снова слушая старые песни, как она обновляла одну и ту же страницу голонета — ту, где продавали билеты, как вздыхала: «Нельзя. Это для моего же блага», как переводила для Энакина с чалактанского языка тексты песен, пытаясь с ним, непонимающим, разделить свои чувства и переживания...
Певица оказалась чем-то похожа на Падме и навела на нехорошие, тревожные мысли о жене. Как-то она там, на Мандалоре? Что-то, похожее на натянутую поперёк Силы струну, нехорошо звенело от этой мысли. А певица о чём-то болтала с магистром Биллабой на своём птичьем наречии — легко, словно со старой подружкой. И магистр казалась совсем не утомлённой насыщенным вечером, наоборот — воспрявшей, стряхнувшей хотя бы часть своей ноши. Позволившей своему сердцу убежать из края горя и страхов? Наверное.
Но, когда они летели обратно в Храм, магистр заговорила о серьёзном, даже о грустном:
— Знаешь, Скайвокер, у каждого есть своя точка слома.
— А? — откликнулся он, отвлекаясь от дороги и ветра в ушах.
Флаер качнулся.
— Точка слома, — терпеливо повторила магистр. — У каждого она есть, у каждого своя. Если на неё надавить, будет больно; если по ней ударить — человек сломается. Знаешь, в чём наша ошибка?
— Чья?
— Джедаев.
Энакин задумался, хотя думать о серьёзных вещах в такую весёлую минуту совсем не хотелось, да и нехорошая струна звенела и звенела.
— Мы её отрицаем? — наконец спросил он. — Точку. Вроде как нет её.
— Хуже, — магистр покачала головой. — Мы по ней бьём прямой наводкой, снова и снова, считая, что так мы её защищаем. Отнимаем семью у того, чья точка — семья. Отнимаем любовь у того, чья точка — любовь. Не терпящего несправедливости заставляем её терпеть, отправляем защищать предателя тех, кому предательство — хуже смерти. И говорим, что теперь они защищены и совершенны, а если они сломаются — это только их вина...
Она надолго замолчала, и уже в гараже, когда Энакин осторожно вынул её из машины, продолжила:
— Но знаешь, Скайвокер, тайна в том, что защитить точку слома — можно. Надо просто её защищать. Если ты любишь — не ломай свою любовь, и будешь цел сам. Если ты дорожишь семьёй — сохрани её, и заодно себя. Любишь справедливость — береги её, и себя убережёшь. Любишь правду — беги от лжи, и убежишь от беды, — она горьковато улыбнулась и закончила: