А нынче потеряла и саму себя, оказавшись в руках жестоких извергов. Они не пожалеют ее, ведь таких, как Илья, среди них, скорее всего, больше не было. Он был такой один.
Анна лишь желала найти силы для того, чтобы выдержать пытки и насилие с честью, чтобы униженно не молить о пощаде, не звать на помощь. Все равно ее никто не услышит и никто ей уже не поможет.
***
Услышав скрип открывающейся двери сарая, где ее держали, Анна с трудом повернула голову. Она почувствовала, как на влажную от пролитых ночью слез щеку упал нежный луч утреннего солнца, лаская ее своим теплом, будто пытаясь утешить. Тщетно. Она знала, что пришли ее мучители и пощады ждать не от кого.
— Где эта девка?
— Да там валяется, иде ей быть — то? Не сбегет, небось. — Прикрыв глаза, Анна услышала чьи-то насмешливые голоса.
Сердце невольно сжалось от страха, от сознания неминуемой страшной расправы. Неужто ее тело подвергнется надругательству? О, если бы только Бог действительно существовал и мог бы спасти ее, но не от смерти, а от того, что ждет ее до того, как она испустит свой последний вздох. Но его существование казалось ей абсурдным, даже в эту страшную минуту, когда она должна молить о прощении за свое неверие, за свой атеизм.
И просить прощения она не желала, виноватой себя ни перед кем не чувствовала, тем более перед Богом. Ведь если он всемогущ и всеведущ, то сам должен знать, что происходит на созданной им же Земле. А если нет, то и молить бесполезно.
Внезапно, она ощутила прикосновение чьей-то шершавой ладони к своему горячему лбу. Кто-то попытался приподнять ее тело за спину. Открыв глаза, Анна увидела перед собой молодого красивого казака с черным курчавым чубом, видневшимся из-под фуражки. К ее удивлению, его темные, чуть раскосые глаза глядели с сочувствием, получить которое от своих пленителей она вовсе не ожидала.
— На вон, попей трошки, — произнес он, поднося к ее растрескавшимся губам кружку с каким-то напитком.
Его голос отличался от тех, что она слышала мгновение назад.
— Нет… — чуть слышно ответила Анна.
Она не хотела принимать из их рук даже воды, несмотря на отчаянное желание пить.
— Пей. Вода тута, небось. Делай чего велю. — Казак осторожно наклонил ее голову к кружке с водой.
Слегка успокоенная его словами, Анна приникла губами к кружке и начала жадно пить.
— Зачем энту стерву поишь, Гришка? Да пущай хучь сдохнет, курва красная! — услышала Анна знакомый голос, тот самый, который слышала минутой ранее.
— Молчи, Прохор! — нахмурился черноглазый казак. — Она ить человек, девка слабая.
— А как на пулемете строчить, то не слабая? — не унимался его собеседник.
Подойдя ближе и наклонившись, тот, кого называли Прохором внимательно вгляделся в ее лицо, взял за подбородок.
— Да ты… не жидовка часом ли? — спросил он, сверля ее своими светло-карими глазами.
— Если и так, то что?! Вам-то с этого что? — сверкнув глазами ответила Анна.
Гнев придал ее сил. Какое им дело до того, кто она? А если бы она была русской, они отпустили бы ее с миром? Что плохого казакам сделали евреи?
Ответом послужила звонкая пощечина от Прохора. Дотронувшись до покрасневшей щеки, Анна бесстрашно подняла на него свои большие красивые глаза:
— Мерзавцы, царевы прихвостни, садисты в лампасах!
— Ах ты ж морда жидовская, сукина дочь! — он попытался вновь ударить ее, уже кулаком, но черноглазый казак отпихнул его:
— Пошел вон, Прошка! Не тронь ее, будя. Уйди с глаз, сказал!
Затем, вынув из-за пояса нож, разрезал жесткие веревки, до боли стягивающие ее запястья и будто бы извиняясь, успокаивающе погладил по руке:
— Спокойся. Он парень добрый, хучь и осерчал зараз.
— Не думаю, что он добр. А вот Вы… — Анна невольно улыбнулась.
Ей хотелось верить, что насилия не случится, что этот красивый казак защитит ее, как только что защитил от удара своего товарища.
— Я — командир дивизии, Григорий Мелехов, — представился он.
— А я — Анна Погудко, — опустила глаза Анна.
Она не знала что еще сказать. Не знала, что ее ждет:
— Что со мной будет? Вы расстреляете меня, как и всех остальных? Не терзайте меня, скажите как есть, — ее голос дрогнул, отчаяние произраставшее из неизвестности о грядущей судьбе вновь накрыло ее, липкий страх сковал бешено бьющееся сердце.