— Только не забывайте, что некоторую часть пути до пещер нам придётся пройти по открытому месту, — Йотей подошел ближе и внимательно осмотрел раны Грегаля. — Вы готовы рискнуть судьбой Трианы ради одного человека? К тому же нет никаких гарантий, что он выживет и не станет грузом.
— За что же нам сражаться в таком случае? — подала голос Такора. — Я тут же уйду с фронта и заберу с собой вас, если кто-то честно признается, что готов умереть за Трианское королевство. Все мы патриоты до первого боя, не так ли?
Перед глазами Этер сразу вспыхнули яркие образы — ее уютный дом, залитая солнцем кухня, смеющиеся родители, братья и сестры. Она ушла на фронт, оставив маленьких Афену и Грео на попечительство других родственников. Родители и Нилин сделали это ещё в первые дни войны, потом за ними отправился и Варион. Этер не знала, где они и что с ними, живы или уже нет — но всей душой надеялась, что однажды увидит их вновь. Однако войска Юнара систематически теснили трианцев, и Этер наконец решила стать той самой каплей в море исчезнувших на войне душ. Она всем сердцем любила свою страну, её красоту и гордость, силу и несгибаемую волю. Она хотела помогать раненым, приносить им облегчение. Но за этим ли в действительности Этер шла на фронт? Можно ли любить такое большое понятие — целую страну?
Или же она пошла на войну лишь для того, чтобы это не пришлось делать её наставнику? Или младшим сестре и брату?
— Я, например, сражаюсь просто потому, что мне это интересно. Мне больше нечем заняться, вот и пошла на фронт, — продолжала Такора. — И я готова пожертвовать своим весельем ради Грегаля. Просто сдохнуть — это не страшно. Это всего мгновение.
— Гораздо важнее то, что мы оставим после себя, — добавила Кассия, отрываясь от рассматривания карт. — Все мы потеряли слишком много в этой войне, у нас остаётся все меньше смысла бороться. Триана позволит себя любить, даже боготворить, но она никогда не полюбит в ответ. Для этого нужны люди, которых вокруг все меньше.
Йотей нахмурился, однако, к удивлению Этер, не стал спорить. Неужели совесть проснулась? Он лишь кротко вздохнул и снял куртку.
В промежутках между деревьями можно было разглядеть поднимавшиеся на горизонте горы и зеленый луг перед ними. Лучи заходящего солнца слепили глаза и не давали такого же умиротворения, как дома. И хотя это было то же солнце, то же небо, те же облака — все равно беспричинная ненависть вперемешку со страхом закипела в душе Этер, заставляя её крепче сжимать в руках сумку с лекарствами.
— Стихотворение слышал когда-то, но не смог понять его. Теперь, думаю, понимаю, — тихо сказал, задумавшись, подошедший Ратмир. — Мы, словно безумные, глупые дети, делаем то, что не можем понять. Пусть в наших мечтах поселится ветер, его уж никто не сумеет отнять.
Повисло долгое молчание, которое разбавлялось разве что криками птиц и стрекотанием просыпающихся кузнечиков. Для Этер было неожиданностью, но следующее четверостишие нараспев произнес Эон.
— Бежим по дороге за гаснущим солнцем, пытаясь оставить его до утра. Откажемся верить, во власти эмоций забудем, что ночью нам светит луна.
— И в этом ненужном стремительном беге всё дальше уходим от нашего дома. — подхватила притихшая Кассия. — Тысячи сказок сложат о веке, в котором война заглушала звук грома.
Секунда томительной тишины, и голос Такоры облетел тихую поляну:
— Мы не бессмертны, наш день не так долог, чтобы его разменять на пустое. Лишь прошлого с нами остался осколок, но как ни смотри — отражение кривое.
Этер уже не могла отличить, кто говорил следующим. Кажется, Йотей.
— В том отражении можно увидеть все то, что за спинами мы оставляли. Сотни счастливых и грустных событий на войнах в безликую массу смешали.
Всё её внимание было приковано к навсегда застывшим телам в грязно-зеленой форме. По притихшему лесу разлетелся тихий голос Этер.
— У каждого — дом, в нем тоскует семья, с бессилием и страхом ждёт вести с войны. У каждого в сердце родная земля, лишь ей и семье посвящаются сны.
Их пустые окровавленные лица были повернуты к бесконечно синему и равнодушному небу. Откуда-то взялся ветер, который пробрался под кожу и разбился под ней тысячей болезненных осколков.
— И если погаснет когда-нибудь солнце, нам не придётся бежать за ним следом. Слишком тяжелым трудом нам даётся путь, что извилист, кровав и неведом, — почти шёпотом закончил Грегаль.