— Как это? В тридцать пять лет? Он покачал головой.
— Наверное, это потому, что я знал вас с раннего детства. Не так много лет, как много перемен. Я гляжу на вас и не верю, что вы были ребенком, которого я учил читать; девочкой, которая неумело играла со мной в теннис. А теперь…
— Ты монополизировал Лауру, — сказал подошедший к ним доктор Элкот, — а у меня к ней просьба. Поиграйте нам, дорогая, что за вечер без музыки?
Разговор прервался в самый волнующий момент, но Лаура бодро ответила:
— С удовольствием. А что сыграть?
— Может быть, джазовые мелодии?
— Постараюсь. Но я еще только учусь, и никто меня не приглашал с концертами в Новый Орлеан.
— Ну, вы скромничаете. А вот наш инструмент расстроен, к сожалению…
Музыка донеслась до лужайки, и некоторые гости, взрослые и подростки, зашли в комнату послушать, но скоро заскучали и вернулись в сад. В гостиной остался только Френсис; он стоял у пианино, глядя на Лауру. Он смотрел в ее лицо, а не на пальцы, бегающие по клавишам… она вдруг перестала играть.
— Вы устали? — ласково спросил он.
— От джазовых мелодий. Я их не люблю. И они не подходят к этой ночи.
Ночь была полна звуками голосов, шуршанием листьев, тихим стрекотом сверчков и цикад.
— Кажется, Генри Джеймс сказал, что «субботний вечер» — два прекрасных слова в английском языке. Может быть, «субботняя ночь» — тоже, — сказал Френсис.
Тогда я сыграю «Маленькую ночную серенаду»!
— Чудесно!
Пальцы ее бегали по клавишам, а он стоял, задумчивый, вертикальная морщинка пролегла между бровей. И в такт музыке в голове ее настойчиво звучал вопрос: «Что же будет? Что же будет?»
Она доиграла, и он сказал:
— Это было прекрасно.
— Нет, нет, я плохая музыкантша. Когда вы к нам придете, я заведу вам пластинку, и вы поймете разницу.
— Может быть, и так, ведь я не музыкант. Но вы тронули мое сердце, и с меня этого довольно.
— Вы с Френсисом долго говорили вечером, — заметила Сесилия, когда они возвращались через неосвещенную лужайку перед своим домом.
— Да, мы посидели с ним в доме. Там было потише, подальше от детишек.
— Его отец разочарован, что Френсис не останется работать в нашем городе — метит повыше, — сказала Лилиан, — и имеет на это право, но все-таки это не очень хорошо по отношению к отцу. Я надеюсь, что ты никогда не вздумаешь сбежать от нас в Нью-Йорк или еще куда-нибудь.
— Да мне это и в голову не приходило.
Такого ответа они от нее и ждали. Но вдруг… вдруг Френсис позовет ее к себе? Как он глядел на нее вчера вечером… Два часа они сидели в доме и разговаривали. Может быть… Может быть…
Настенные часы в небольшой гостиной пробили половину первого… Когда они пробили три, Лаура все еще не могла заснуть, перебирая, словно четки, одни и те же мысли: — «Я хочу, чтобы он любил меня… Я знаю, что он не любит меня… Я не знаю, любит ли он меня… Его взгляд… — И снова: — Я хочу, чтобы он любил меня». Пробило четыре часа, и Лаура заснула.
— Как долго ты спала! — удивилась тетя Лилиан.
— Я почему-то полночи не могла заснуть…
— Это оттого, что ты в одиннадцать вечера пила кофе в гостях, — заметила Сесилия. — Надо было сказать, чтобы тебе дали кофе без кофеина.
С раннего утра палило солнце; кончики травинок на лужайке уже побурели. Лето выдалось очень жаркое.
— Ты знаешь, родственница доктора, Клер, пригласила нас в свой домик на озере, — сказала Лауре Лилиан, — любезно с ее стороны.
— Не забудь пластиковый мешочек для мокрых купальников, Лаура, — напомнила Сесилия.
Лаура оторвалась от газеты.
— О-о, и я тоже приглашена?
— Разве ты не слышала вчера вечером? Пригласили Элкотов и всех нас. Ты поедешь в машине с Френсисом.
— А далеко ли?
— Час езды или немного больше.
Час наедине с Френсисом, без посторонних! Целый час!
Лаура зевнула и почесала за ухом кота.
— Ох, как будет хорошо поплавать в озере в такую жару! Целый день не вылезу из воды.
Лаура часто думала впоследствии о том, как сущий пустяк может изменить всю жизнь.
— Вы, конечно, приедете раньше нас, — сказала Френсису кузина Клер. — Ты ведь так гонишь, что у меня волосы дыбом становятся от ужаса. Возьми ключи от коттеджа, для ленча все в холодильнике.
Двухместная открытая машина мчалась по холмам, звучала музыка в репродукторе, шумел в ушах ветер, чтобы расслышать друг друга, приходилось кричать. Они перестали разговаривать, но не только поэтому: Лауре казалось, что Френсис недоволен собой, словно он что-то делает не так. Поэтому она замолчала и, откинув голову на спинку сиденья, делала вид, что слушает музыку.
Коттедж стоял на берегу красивого овального озера. У небольшой пристани в заливчике была привязана лодка-каноэ, вдоль берега тянулась полоса белого песка.
На веранде стояли кресла-качалки, и они, покончив с ленчем, расположились там со стаканами кока-колы в руках, ожидая остальных.
Озеро лежало в низине между холмами; ветра пока почти не чувствовалось — единственный на озере парусник медленно скользил по воде, направляясь к берегу.
— Еле движется, — заметил Френсис.
— Да, — откликнулась Лаура.
«Почему он совсем другой? — думала она. — Он сидит рядом, и даже не взглянет на меня».
Она видела его лицо в профиль; губы были сжаты, словно он был чем-то раздражен. Ни следа доброжелательного оживления, переполнявшего его вчера вечером. «Может быть, он хотел провести день по-другому, а родственники ему и вчера надоели? Но я-то чем виновата?» — уныло думала она, глядя в запущенный сад с неухоженными клумбами вянущих от жары хризантем и астр. Она никак не могла придумать, о чем заговорить, и сидела молча в старом кресле-качалке, поскрипывающем при каждом ее движении, положив руки на колени, обтянутые хлопчатобумажной юбкой цвета малины, и рассматривая ссадину на одном пальце и колечко с маленьким рубином — на другом.
Зазвонил телефон, Френсис пошел в комнату.
— Какая неприятность! — донесся до Лауры его голос. Когда он спросил: — А какая больница? — она тоже вбежала за ним в комнату.
— Нет, не ваши тетки, — успокоил он ее. — Кузина Клер разбила ногу. Они остановились у бензоколонки, и она споткнулась, выйдя из машины.
Положив трубку, он повернулся к Лауре и предоставил ей выбор:
— Это случилось в десяти минутах езды от города. Они вернулись, отвезли Клер в больницу, — папа сам наблюдал за операцией, а теперь она у нас дома. Мы с вами можем сразу вернуться в город, а можем остаться здесь и поплавать. Решайте.
— Нет, вы решайте.
— Нет, не я.
— Ну, в таком случае я предпочитаю вернуться домой.
— Да, почему же? Вы и вправду хотите вернуться?
Его притворная настойчивость раздосадовала ее и, как потерявший последнюю надежду игрок, она пошла ва-банк.
— Я-то не хочу, но вы хотите, и я не хочу оставаться здесь против вашего желания. Так что давайте уедем!
Он уставился на нее словно в шоке:
— С чего вы взяли, что я не хочу остаться?
— Вы этого не сказали. Но вы не хотите. Шок сменился угрызениями совести.
— О, Лаура… Я вовсе не думал… — Такой всегда красноречивый, он мямлил, запинался, краснел от смущения:
— Простите меня… Я не думал… не хотел… у меня просто сейчас трудные обстоятельства, о которых я размышлял. Поймите меня, пожалуйста! — Он сжал ее руку. — Давайте останемся! В холодильнике полно продуктов, а потом мы еще не плавали. О'кей?
Она кивнула, а он повторил вопрос:
— Прощен?
— Прощен.
Несчастный случай с Клер дал тему для разговора. От инъекций антибиотиков разговор перешел к состоянию — или отсутствию медицины в Индии и других экзотических странах, где побывал Френсис. Но Лаура едва слушала, не сводя взгляда с длинных загнутых ресниц Френсиса, с его темных волос, блестевших на солнце, с его загорелой шеи, выделяющейся на фоне белой хлопчатобумажной рубашки. В ее мозгу возникли несвязные картинки прошлого — Френсис с теннисной ракеткой, Френсис, читающий, опершись на руку, — и воспоминание о том дне, когда она, остановившись посреди улицы, запретила себе вспоминать о Френсисе. И вот они были вдвоем, и ее грудь переполнял восторг и какая-то смутная тревога.