Наташа встряхнулась, отвернулась от окна и оглядела раздрызганную комнату. Надо бы навести порядок… или оставить на завтра? Наташе не хотелось заходить в спальню, где так долго лежала бабуля. Там было плохо, там пахло болезнью, смертью, бессилием и безнадежностью. Последние три дня окно оставалось открытым. Из-под старинной ободранной двери тянуло холодом. Наташа решительно вошла в спальню и захлопнула окно. Наплевать, чем тут пахнет. В гостиной не уснуть будет из-за ледяного сквозняка.
…Когда-то спальня принадлежала отцу и маме, а Наташа с бабушкой жили в проходной комнатушке, гордо именовавшейся «гостиной». Гостиная в пятнадцать квадратных метров. И спальня — в десять. Зато, правда, кухня у них была роскошная, двадцатиметровая, с двумя окнами, в метре от которых высился глухой петербургский брандмауэр. Ну и что? Все равно это был дом, настоящий, без подделки, и хотя жившие в нем люди нередко ссорились по пустякам, они любили друг друга, любили по-настоящему, искренне… Правда, это было давненько. Наташе было тринадцать лет, когда умер отец. И к тому времени он уже не занимался высокой и благородной наукой филологией, а просто пил. И клял все на свете. Ругал и коммунизм, и перестройку. Перестройке, пожалуй, доставалось даже больше, чем коммунизму. Наташа ничего не понимала в словах отца, но видела, что мама вполне согласна с его высказываниями, так что у нее с детства сложилось твердое убеждение; они живут в плохой, неправильной стране, где всем командуют подлецы и уроды. А честные люди из-за этого страдают. Честные и интеллигентные.
Наташа вышла в кухню и посмотрела на древние настенные часы-ходики. Всего пять часов. Но какой же сегодня длинный день… Бесконечная дорога к крематорию, бесконечное возвращение… и фонтаны грязной воды из-под колес автобуса, и равнодушно-вежливые люди, и равнодушно-торжественный ритуал… Поминок не было, тому что провожали бабушку всего двое — сама Наташа да Ольга Ивановна, с которой бабушка подружилась еще на какой-то комсомольской стройке, на какой именно — Наташа никак не могла запомнить, хотя и слышала это много раз. Да какая разница! Главное — Ольга Ивановна оказалась для Наташи ангелом-спасителем, когда бабуля окончательно слегла. Если бы не эта по-настоящему добрая и заботливая женщина, Наташа, наверное, давным-давно сломалась бы, как сломался в свое время отец. Но Ольга Ивановна исправно являлась каждое утро за десять минут до того, как Наташе нужно было уходить на работу, и сидела рядом с подругой юности, вовремя подавая чай, бульон и лекарства. Она даже с судном справлялась, несмотря на свою хрупкость, почти невесомость, — и подсовывала его под больную весьма ловко, и выносила… А когда Наташа возвращалась домой и начинала благодарить старушку, Ольга Ивановна безмятежно смотрела на девушку прозрачными бледно-голубыми глазами и говорила:
— Деточка, уверяю тебя, Натали сделала бы для меня то же самое. Так что ты тут просто ни при чем.
— Ой, тетя Оля, — много раз повторяла Наташа, — как это — я ни при чем? Вы же с меня такой груз снимаете, вы так меня выручаете… я бы и работать не смогла, если бы не вы! А на что тогда жить? На бабулину пенсию?
— Ну, прожили бы как-нибудь, — небрежно взмахивала изящной ручкой Ольга Ивановна. — Ладно, я пошла. До завтра, деточка.
И, чмокнув Наташу в щеку, она уходила — неторопливо, с достоинством.
Наташа не раз задумывалась над тем, откуда в Ольге Ивановне столько силы… и это была какая-то особенная сила, непохожая на ту, которой обладала бабуля. Главными качествами бабушки были властность и требовательность к себе и другим, а Ольга Ивановна смотрела на мир, как на сон, не имеющий ровно никакого значения. Но она вовсе не отворачивалась от реальности, от трудностей бытия, нет. Просто не обращала на них внимания. Не сосредоточивалась. Считала все проблемы чем-то несущественным, преходящим. Ну, в общем-то Наташа тоже думала, что все проходит, только ей никогда не удавалось заложить эту идею в самую глубину души. В этой самой глубине то и дело вспыхивала тревога — по множеству поводов и вовсе без повода. Наверное, это у нее от родителей…
Наташа достала из холодильника пакет молока и половину сухого батона, села к столу, потянулась к чашке — грязная, помыть бы надо, — но делать ничего не хотелось. Было бы молоко в картонном пакете — можно было бы обойтись без чашки. Но картонные пакеты дороже, а Наташа давно уже привыкла подсчитывать каждую копейку, экономить на всем, на чем только можно и на чем нельзя. А что делать? Несмотря на все бабушкины заслуги перед родиной и отечеством, несмотря на комсомольские стройки и ударный руд у станка во время Великой Отечественной, ее пенсии хватало только на лекарства. Но ведь нужно еще платить за квартиру. за свет, за телефон… вот и получалось, что, купив бабушке два апельсина на четыре дня, сама Наташа бывала вынуждена довольствоваться молоком и хлебом. И кашей, конечно. С растительным маслом, потому что сливочное она считала слишком большой роскошью. И ведь нельзя сказать, что ей мало платили. Хотя Наташа была всего-навсего уборщицей, она знала массу людей, которые получали гораздо меньше, сидя на вроде бы приличных должностях. А у нее — целых четыре тысячи в месяц… Ну, это только потому, что Вадимыч не человек, а просто чудо из чудес. Всем бы фирмам таких хозяев.