— Пожалуйста, никому не звоните, — сказал Тиндейл. — И никуда — никуда, мистер Кентон — не ходите, пока не напишите заявления.
Весь день я провёл в расстроенных чувствах. Моё состояние скорее ухудшалось, чем улучшалось, наверное, поэтому я заговорил на повышенных тонах.
— Вы говорите так, будто я единственный подозреваемый.
— Нет, — сказал он. — Нет, мистер Кентон.
Пауза.
— Пока нет.
Ещё пауза.
— Но ведь он послал Вам фотографии, не так ли?
На мгновение я был так изумлён, что мог только открывать рот как рыба. Затем я произнёс:
— Но ведь я объяснил это.
— Да, объяснили. А теперь Вам необходимо прийти сюда и выложить всё на бумагу.
Тиндейл повесил трубку, оставив меня с чувством злобы и, отчасти, ощущения реальности происходящего, но я солгу тебе, Рут, если не скажу, что более всего я чувствовал страх.
Я заскочил в офис Рождера, рассказал ему, что происходит так быстро и вразумительно, как мог, а затем отправился к лифту. Ридли вышел из отдела корреспонденции, толкая перед собой свою тележку, пустую на этот раз.
— Проблемсы з законом, мист Кентон? — хрипло прошептал он, когда я проходил мимо — я говорил тебе, Рут, ничто не способствовало улучшению моего душевного спокойствия.
— Нет! — сказал я так громко, что двое человек, идущих по вестибюлю, обернулись на мой голос.
— Потому как, если да, то мой кузен Эдди — неплохой адвокат. Угумс!
— Ридли, — сказал я. — В какой колледж ты ходил?
— В Ко’нелл, мист Кентон, это было клёво! — Ридли усмехнулся, показав зубы, белые как клавиши пианино (и такие же многочисленные, даже трудно поверить).
— Если ты ходил в Корнелл, — сказал я. — Почему, Бога ради, ты разговариваешь подобным образом?
— Енто каким образом, мист Кентон?
— Ладно, не важно, — сказал я, бросив взгляд на часы. — Всегда приятно пофилософствовать с тобой, Ридли, но у меня назначена встреча, и мне нужно бежать.
— Угумс! — сказал он, снова сияя своей непристойной ухмылкой. — А если вам нужен номерок телефона моего кузена Эдди…
Но к тому времени я уже был в вестибюле. Всегда облегчение, когда удаётся отделаться от Ридли. Надо полагать, ужасно говорить такие вещи, но мне хочется, чтобы Роджер уволил его — глядя на эту широкую ухмылку, состоящую из клавиш пианино, я удивлюсь, если Ридли не заключил договор, по которому обязан пить кровь белого человека до второго пришествия. Вместе со своим кузеном Эдди, конечно.
Ладно, забудь об этом — я стучал по клавишам печатной машинки полтора часа, и всё это начинает выглядеть как повесть. Итак… Акт III, сцена II.
Я прибыл в полицейское управление поздно и снова насквозь промокшим — такси не было, а дождь превратился в сильный ливень. Только январский дождь в Нью-Йорк Сити может быть таким холодным (Калифорния с каждым днём выглядит для меня всё лучше и лучше, Рут!).
Тиндейл взглянул на меня, выдавил слабую улыбку без намёка на юмор и сказал:
— В Централ Фоллз только что отпустили вашего автора. Что, такси не было, а? Их никогда нет во время дождя.
— Они отпустили Детвейлера? — спросил я с недоверием. — И он не наш автор. Такие нам не нужны.
— В общем, кем бы он ни был, всё оказалось не более чем бурей в стакане воды, — сказал он, протягивая мне чашку кофе, которая могла оказаться самой мерзкой чашкой кофе в моей жизни.
Он завёл меня в свободный офис, что было милосердно с его стороны — чувство, что люди в помещении украдкой поглядывали на преждевременно лысеющего редактора в глупом твидовом костюме, было отчасти параноидальным, но, в тоже время, очень сильным.
Через сорок пять минут после того, как прибыли фотографии и примерно через пятьдесят минут после того, как прибыл Детвейлер (без наручников, но ведомый двумя крепкими мужиками в синих костюмах), чтобы ещё больше удлинить и так длинную историю, прибыл человек в штатском, наблюдавший за «Домом цветов» после моего первого звонка.
Они оставили Детвейлера одного в маленькой комнате для допросов, чтобы, как сказал мне Тиндейл, сломить его, заставить его думать о неприятных вещах. Человек в штатском, который ранее проверял факт присутствия Детвейлера в «Доме цветов», рассматривал «Фотографии жертвоприношения», когда шериф Иверсон вышел из своего офиса и направился в комнату для допросов, где находился Детвейлер.
— Иисус, — сказал человек в штатском Иверсону. — Они выглядят почти как настоящие, правда?
Иверсон остановился.
— У тебя есть причины полагать, что это не так? — спросил он.
— Ну, когда утром я зашёл в этот цветочный магазин, чтобы проверить там Детвейлера, этот чувак, которому тут устроили хирургию сердца, сидел за прилавком, раскладывая пасьянс и глядя «Надежду Райана» по ТВ.
— Ты в этом уверен? — спросил Иверсон.
Человек в штатском вытащил первую из «Фотографий жертвоприношения», где отчётливо было видно лицо «жертвы».
— Без сомнения, — сказал он. — Это он.
— Так почему же ты, ради Бога, не сказал, что он был там? — спросил Иверсон, начиная прокручивать в голове вид Детвейлера, выдвигающего обвинения в ложном и злонамеренном аресте.
— Потому что никто не спрашивал меня об этом парне, — достаточно разумно ответил детектив. — Предполагалось, что я проверю Детвейлера, что я и сделал. Если бы кто-нибудь попросил меня проверить этого парня, я бы проверил. Никто не попросил. До встречи. — И он ушёл, предоставив Иверсону разбираться во всём самому. Вот так всё и было.
Я посмотрел на Тиндейла.
Тиндейл посмотрел на меня.
Через пару минут он смягчился.
— В общем, как бы там ни было, мистер Кентон, некоторые фотографии выглядят настоящими… настоящими, как ад. Но в некоторых фильмах ужасов с помощью спецэффектов добиваются того же. Есть один парень, Том Савини, он делает такие спецэффекты…
— Они отпустили его, — ужас всплывал внутри моей головы, подобно одной из тех русских подводных лодок, которых шведы так и не смогли поймать.
— В общем, как бы там ни было, Ваша задница закрыта тремя парами трусов и четырьмя парами штанов, две из которых бронированы, — сказал Тиндейл, и затем добавил с рассудительностью, присущей Александру Хейгиэну. — Я говорю это с юридической точки зрения, Вы понимаете. Вы поступили добросовестно, как гражданин. Если парень представит доказательства злого умысла с Вашей стороны, тогда… но, чёрт возьми, Вы его даже не знали.
Подводная лодка поднялась немного повыше. Потому что я почувствовал, что начинаю узнавать его, Рут, и мои чувства в отношении Детвейлера ни тогда, ни сейчас нельзя охарактеризовать как чувство радости и чувство безопасность.
— Кроме того, на информанта никогда не подадут в суд за ложный арест — это сделал коп, который прибыл за ним и зачитал ему его права, а затем привёз его в центр города в машине без ручек на задних дверях.
Информант. Вот источник моего ужаса. Подводная лодка была наверху, плавая на поверхности как мёртвая рыба при свете луны. Информант. Я не узнал о Карлосе Детвейлере от телепатической бегонии… но он что-то знал обо мне. Не то, что я глава литературного общества университета Браун, или что я преждевременно облысел, или что я собираюсь жениться на прелестной мисс из Пасадены по имени Рут Танака… ничего из этого (и только не мой домашний адрес, Господи, пожалуйста, только не мой домашний адрес), но он знал, что я тот редактор, из-за которого его арестовали за убийство, которого он не совершал.
— А Вы не знаете, — спросил я его. — Упоминал ли Иверсон или кто-нибудь ещё из полицейского отделения Централ Фоллз моё имя?