Странник, глядевший на девочку, озабоченно покачал головой, и это простое движение очень удивило ее. Потом он склонился ниже и вдруг осторожно приподнял лоскут платья, отбросил, взялся за другой… Обугленная ткань еще больше расползалась от его прикосновений. И — странно — совсем не было больно. Пальцы у него были прохладные и сухие. Он снимал лоскут за лоскутом, девочка смотрела на свое обожженное тело и вдруг вздрогнула. Не от боли, не от стыда — от ужаса. Морна! Как она могла забыть? Она попыталась поднять руки, чтобы оттолкнуть Странника, но боль мгновенно скрутила. Руки не послушались. Тогда она прошептала: «Морна»… Должны же они знать, что это такое, — они, что, как светлые духи, бродят по зараженной земле!
И Странники, кажется, поняли. Один из них выпрямился, сказал что-то тем троим, и все обменялись быстрыми взглядами. Потом тот, что был выше других, бросил несколько слов, и остальные закивали.
Странник вернулся к девочке, снял с пояса блестящую коробочку и, зачерпнув из нее, начал равномерно водить ладонью по обожженному телу. Это была мазь, пряно пахнущая и до того ледяная, что девочка дрогнула от первого прикосновения. И тогда тот, что держал за плечи, прошептал ей на ухо:
— Не бойся.
Она хотела объяснить, что не их боится, а за них, что к ней нельзя прикасаться — морна, но Странник только улыбался, качал головой и продолжал втирать мазь, а у нее не было сил помешать ему. Потом они повернули ее на живот, сняли остатки платья и осторожно натерли ее мазью с ног до головы. Потом завернули в то мягкое, на чем она лежала — присмотревшись, девочка поняла, что это плащ. Тогда подошел высокий Странник, протянул им долбленку с узким горлышком. Эту долбленку поднесли к ее губам, и найдена глотнула темную жидкость — ледяную и обжигающую одновременно. Девочку заставили выпить несколько глотков, потом немного посовещались на своем языке, и Странник-лекарь сел в седло и принял ее, закутанную, на руки. Остальные тоже вскочили на коней. Девочка только успела подумать, что от тряски боль непременно проснется, как мелькнули, сливаясь, сосновые стволы, и она провалилась в мягкую темноту…
Пять разведчиков-Странников случайно наткнулись на ребенка. Остановившись ненадолго отдохнуть на лесной поляне, заметили клочок ткани, торчащий из палой листвы. И нашли ее. Обычно, если кто-то из местных, оказавшийся на их пути, нуждался в помощи, его не бросали равнодушно. Помогали — и исчезали, чтобы он не знал, кто помог. Но эту девочку нельзя было оставить здесь, ее раны требовали долгого ухода. И она еще говорила о морне… Странники не боялись морны. Но, заражена девочка или нет, оставить ее на чье-либо попечение в ближайшем поселке, как они хотели вначале, нельзя было. И к тому же, хоть они и не признались друг другу в этом, их тронуло, как ребенок пытался отказаться от помощи, чтобы не заразить их. Она ведь не знала, что морна для них неопасна…
Странники решили разделиться. Трое, во главе со старшим, отправились в дальнейший путь по диким землям, а двое, братья Сигрен и Сиверн, повезли девочку к Побережью.
Скалы? Или города?.. Солнце встает над морем, юное, как в первый день творения. И от прикосновения его скалы — или города? — вспыхивают по краям жарким юным блеском. Отступает, тает туман, обнажая то, что ночь скрыла, — стремительное падение в высоту стрельчатых башен, оплетенных в подножии ажурными изгибами арок и галерей, и белоснежный камень, из которого они сложены, тоже вспыхивает алым жаром изнутри, точно огромное сердце ожило, потеплело, забилось… Скалы? Нет, города.
Сюда на рассвете братья Сигрен и Сиверн привезли Сиэль. Такое имя, легко и серебряно звучавшее, дали они ей по обычаю Странников, ибо прежнее свое имя она забыла, и ничьи усилия не могли возродить его. Это была последняя потеря из тех, что остались за ее спиной на пути к Морю.
Сиэль окрепла за эти дни, привыкла к Странникам, и ни звучные их голоса, ни нездешние лица не пугали и не удивляли ее больше. Братья вначале везли ее в «колыбели» — плаще, растянутом меж коней, потом по очереди сажали к себе на седло. Сиэль, не видевшая в своей жизни ничего, кроме поселка и окружавшего его леса, была потрясена тем, сколь огромен мир, и эта огромность мягко стирала из ее памяти страшные воспоминания. И лишь когда вспыхнули под рассветным солнцем серебряные стрелы башен и Сигрен, не в силах сдержать волнения, приподнявшись в стременах, радостно воскликнул: «Сеалл!», память о прошлом болью вошла в сердце девочки, чтобы навсегда остаться там. Но имени своего она так и не вспомнила.