— Ты должен уйти сегодня?
— Нет, задержусь, — он облизал губы.
— Дай мне нож.
Он помялся, потом вытащил из рукава стилет. Оружие убийц.
— Есть у тебя еще?
— Да.
— Хорошо. Теперь иди. Стой! — она подняла руку. — Что там?
Соглядатай повернулся резко, и тогда Алин ударила его ножом между лопаток. Повторять удар ей не пришлось.
При нем была еще одна шкатулка. «Клык». Несколько монет. Кресало. Больше ничего. Она стащила мертвеца в погреб. Потом развела в очаге огонь. Положила на угли обе шкатулки. Старое дерево прогорело не сразу. Почти до утра сидела Алин на корточках перед очагом, подкладывая ветки.
Гамаюн. Бой
Еще вчера пылала огнями Ратанга — горсть сияющих светлячков на ладони горы. Сегодня от праздничных огней остались лишь угли. Еще более черной громадой на черном небе возносился над валами город, и ни один огонь не мелькнул живой искрой из тьмы.
Темно было и на валах, даже сторожевые костры погашены — будто вымерло все. И только из стана кочевников доносились с порывами ветра шум и лязг оружия, и пылали алыми точками во мраке далекие костры…
Я спустилась с вала. Ветер отдувал с головы капюшон плаща. Внизу часовой, вынырнув из мрака, негромко окликнул меня и, услышав ответ, снова растворился в темноте. А я пошла дальше, и казалось мне, что никого больше не существует на свете…
Задумавшись, я шла вперед, пока не наткнулась на туго натянутую парусину — это были палатки вождей. Следовало уйти отсюда, мне, простому воину, здесь не место. И кого мне искать? Кому дело до меня сегодня, перед последним боем? Я прибавила шаг, обошла палатку и отпрянула, различив неясную фигуру человека.
— Эй, кто здесь? — окликнул знакомый голос, и у меня отлегло от сердца, потому что это был Вентнор. И что-то сладко дрогнуло внутри, потому что я поняла, зачем бродила бесцельно полночи по уснувшему лагерю. Чтобы увидеть его.
— Кто? — повторил он резко, и я спохватилась.
— Это я, Вентнор.
— Эгле? — он подошел совсем близко, и можно было различить его лицо. — Почему ты здесь?
— Не спится.
— Напрасно, — сказал он. — В бою рука должна быть твердой, если не хочешь погибнуть.
— А если хочу?.. — вырвалось у меня, и я тут же пожалела об этом.
— Не спеши умирать, — сурово сказал Вентнор. — Ты на это еще права не имеешь.
— Как так?
— Другие, достойные, умирают, а им бы жить да жить. А ты, девчонка еще, смерти ищешь? Не выйдет.
— Спасибо за урок, — голос у меня дрогнул, и я шагнула было прочь, но Вентнор удержал меня.
— Не сердись, Эгле, — проговорил он мягче. — Но перед боем такие черные мысли…
— Тебе-то что? — перебила я. — Тебя беспокоят мои мысли, да? Не бойся, я и так буду сражаться, как все.
— Я знаю, — он вздохнул. — Что с тобой, Эгле? Ты… боишься?
— Нет, — ответила я горько. — Мне нечего бояться, Вентнор. И разве ты защитишь меня от страхов?
— Я? От страхов? — переспросил он удивленно. — О чем ты?
— Ни о чем! — оттолкнув его, я бросилась прочь. Он окликнул: «Эгле!» — но я не остановилась.
Горько мне было, горько и больно оттого, что я не смогла сказать Вентнору то, что хотела. «А он ничего не понял», — с той же горечью упрекнула я, хотя разведчик ни в чем не был виноват. И я знала теперь, что никогда больше не заговорю с ним об этом. Это ни к чему, это никому не может принести радости.
Я бежала долго, не разбирая дороги, спотыкаясь, потом устала, пошла медленнее. Провела ладонью по щеке — мокрая, а я и не заметила, что плакала… Боль моя затихла, свернулась клубочком в груди, неопасная теперь, но я знала, что она скоро проснется… Я облизнула губы, горькие и сухие, как будто я по ошибке выпила отраву. Ну, пусть. Пусть все будет, как есть.
Во мне было сейчас два человека. Одна Эгле молча корчилась от боли и яда, другая шла по сонному лагерю, вглядываясь в темноту, разыскивая стоянку Лунных Всадников. Почти у самой коновязи, когда я уже видела свой стяг и около него неподвижную фигуру часового — невысокий, закутанный в плащ воин прошел мимо, задев меня плечом и не сказав ни слова. Бледный ночной свет на мгновение коснулся его лица — нет, не лица, а маски, скрывавшей лицо. Воин давно исчез, а я все не могла сдвинуться с места. До чего же он похож на Странницу! Но зачем ей сейчас маска?..
Бой похож на тяжелый труд. Я и раньше слышала такое, но что это означает, поняла лишь сейчас. Пот заливал глаза. Болели изрезанные тетивой ладони. Сдавливал горло кожаный ворот куртки. Не глядя, я хватала стрелу из колчана — она скользила в онемевших пальцах. Крики, топот, треск огня, исступленный вой кочевников лишь вначале обрушились на меня, а потом я слышала одно: назойливый, звенящий гул собственной тетивы, и казалось, что лопается небо. Безоблачное, жаркой дымкой затянутое небо. И неотвязная жажда кашлем разрывала горло.