Ему была предписана калорийная щадящая диета. Каждый день он лазил по лестнице к насесту, снимал свежие, теплые еще яйца, ходил в лавку за привозным хлебом и маслом и с бидоном в руке стоял в очереди старух и детей, когда в деревне останавливался молоковоз и шофер, сверяя фамилии со списком, разливал молоко по бидонам и кастрюлям — лил каждому столько, сколько значилось в списке.
В деревне стояло более семидесяти дворов, но в списке, по которому выдавали молоко, значилось всего шестнадцать фамилий. Это были люди, которые все перетерпели, все выдержали, да так и не ушли из колхоза, состарились в колхозе, а теперь получали от него пенсию.
Список начинался с Уколовой Марии Яковлевны, второй в списке была Настасья Ивановна Ратникова, его мать. Обе старухи и теперь еще хаживали иногда по нарядам колхозного бригадира в поле и гордились этим.
— В страду, чай, каждые руки дороги, — говорила тетка Настя. — Разве усидишь на печи, разве утерпится…
Односельчане с уважением и любопытством поглядывали на Ратникова, заговаривали с ним. Он неохотно, сухо отвечал и скрывался от всех у себя в доме.
Как рано ни выходил из дома Ратников, а Федя-Старатель, сгорбленный, хилый, уже копался в своем огороде. Иногда он заходил к Ратникову. Присаживался на траву, выкуривал сигарету и опять уходил делать свое нехитрое дело.
Однажды проездом с курорта к Феде-Старателю заявилась дочь Валя. Уже через полчаса она забежала к Ратникову. На руках у нее был сын, который только начинал говорить. Сын показывал пухлой ручонкой с растопыренными пальцами на все, что попадалось ему на глаза, и, пуская пузыри, твердил: «Дзя-дзя-дзя, дзя-дзя-дзя».
— Дядя, это дядя, вот он дядя, — счастливо повторяла за ним Валя, весело и неотрывно глядя на Ратникова, и ручонкой сына ерошила ему волосы.
Полную гибкую фигуру Вали чуть прикрывал короткий сарафан на узких бретелях, тело ее было темно от загара, а смеющийся рот свеж, ярок и белозуб, и вся она, казалось, пропахла солнцем и морем, и в глазах ее, которых она так и не отводила от лица Ратникова, светилось озорство и радость.
— К папе вот едем, — говорила она, — к папе. А папа в море ушел, нет дома папы, а мы скучаем по папе.
— Он моряк? — спросил Ратников.
— Моряк, — со вздохом и улыбкой ответила Валя. — По полгода, бывает, не видимся. А вернется, недельку побалует нас с сыном и опять уйдет месяца на три, на четыре.
Ратников кивнул — понимаю, мол.
— Скучаем мы по папке, скучаем, — говорила Валя и все лохматила волосы Ратникова рукой сына, и глаза ее откровенно говорили, как она скучает без мужа.
К забору подошли Федя-Старатель и Лидуха, стали звать Ратникова в гости. И Валя твердила:
— Пойдем! Давно ведь не виделись. Пойдем!
Ратников тогда с трудом отговорился. И Валя ушла от него обиженная. А через час у забора опять появилась Лидуха.
— А мой-то наклюкался, — сообщила она. — Аль не видел? Да видел, чай. Срамота. До топчана доволокла насилу…
Лидуха посмеялась и отошла, а Федя-Старатель после того целых три дня не делал ничего в огороде. Изредка появлялся хмельной и счастливый, пошатываясь, водил дочь меж грядок и, глядя на все сонными, красными глазами, хрипя и кашляя, показывал дочери каждое деревце, каждый кустик, который без нее посадил и вырастил. Потом опять скрывался в доме, и из дома, по обыкновению, слышались крики и хохот, и звон и дребезг, и вроде бы даже плач, и все стихало. Появлялась Лидуха. Кривя в усмешке нос, говорила дочери:
— Видала идола! Все такой же. Наклюкается — и вот шумит, вот шумит — страху сам на себя нагоняет, а толкнешь — завалится. Спит.
Дочь и мать хохотали и надолго усаживались в тень под черноплодной рябиной, и слышно было, как Лидуха рассказывает деревенские новости.
Валя больше не заходила к Ратникову и делала вид, что вовсе не замечает его, но Ратников с досадой видел, что она частенько поглядывает тайком в его сторону.
До армии Ратников не понимал подобных взглядов. Он всегда был занят, вечно спешил, торопился куда-то и был равнодушен к повседневным житейским радостям. У него было множество дел, он был увлечен ими, и чувствовал себя счастливым, и не задумывался о счастье.
Теперь же смотрел он на все по-другому и многое по-другому понимал. Когда в своем огороде появлялся Федя-Старатель, и, пошатываясь, подходил к внуку, и гладил рукой с подогнутым мизинцем голову ребенка, и беззвучно посмеивался, Ратников понимал, как радуется Федя-Старатель, и в глубине испытывал зависть к нему.