В госпитале все эти его терзания представлялись ему уже детски смешными, и он вспоминал о них с грустью и болью. Что значит для человека год, если впереди у него целая жизнь?! Он прослужил бы два года, три, лишь бы…
В госпитале он окончательно решил, что не вернется к работе, которой хотел посвятить всю свою жизнь. Зачем? Что он успеет сделать?..
Теперь Виктор снова отыскал его. Снова спрашивает о том заброшенном проекте. Рулоны чертежей, альбомы, тетради с расчетами лежат в одном из сундуков, обитых ржавой жестью.
Ратников шел все медленней и медленней, наконец остановился. Люда тронула его за руку.
Он поднял голову. Взгляд его испугал девушек. Ратников не видел их, словно стоял за непроницаемой прозрачной стеной.
Люда дернула его за рукав. Он вздрогнул и очнулся.
— Вот что, — сказал он тихо, — вы идите… Идите, а мне… Мне надо вернуться…
Он живет так, будто для него уже все кончилось? Разве он уже совсем ни на что не способен?..
— Что, стихи?.. Новые стихи?.. — спросила с надеждой в голосе Люда.
— Стихи?..
Нет, стихи он писать больше не будет… Не будет…
— Идите, идите, — громче и резче сказал Ратников. — А я вернусь. Мне надо…
В деревню девушки возвратились под вечер. Ратников сидел в горнице запершись, и они постучали. Он открыл дверь, стоял, загораживая собой проем. Наконец сказал:
— Поесть найдете там, на кухне. На кухне и в подполе.
Он еще постоял молча и затворил дверь — лязгнул крючком.
Люда скривила губы, а Надя закрыла лицо ладонями.
Ратников слышал сначала, как Люда успокаивала Надю, и как девушки шептались, и как Люда называла его солдафоном и дураком, но уже через десять минут он перестал улавливать, что происходит в доме или на улице.
Когда стемнело, Люда опять постучала в горницу. Выждала и крикнула:
— Сережа!
Он не отозвался.
— Сергей! — снова крикнула она.
Тогда Ратников открыл дверь. Девушки глядели на него обиженно.
— Простите меня, — тихо сказал он. — Я хам. Вам и так тяжело, а я… Но я не могу… Мне надо… Не обращайте на меня внимания… На сеновале переспите.
Он вернулся в горницу, притворил за собой дверь, собрал постельное белье, на котором девушки спали накануне, вынес его и спихнул на руки Люды.
— Спите на сеновале. Там хорошо. Ладно?
Наутро девушки нашли на кухне кринку парного молока, хлеб и творог. Рядом лежала записка: «Некогда мне. Простите».
Люда сунулась в горницу — дверь была заперта.
— Ты завтракал?
— Ешьте, ешьте, — отозвался Ратников.
— А ты?
— Отстань! — крикнул он.
Люда закусила губу и отошла от двери. Через полчаса вновь постучала:
— Мы уезжаем домой.
Ратников помедлил, потом сказал:
— Счастливо.
— Свинья! — крикнула Люда.
Ратников слышал, как девушки выскочили из дома, слышал, как хлопнула калитка, и опять, как вчера, перестал замечать, что происходит вокруг. Не различал шепота за окном, не заметил и заглянувшую в окно Люду.
А Люда увидела Ратникова, хмуро вглядывавшегося в страницы толстой тетради в клеенчатом коричневом переплете, увидела множество чертежей — в рулонах и развернутых, приколотых кнопками к полу, и тихонько покашляла.
Ратников вздрогнул.
— Мог бы ты объяснить все по-человечески? — спросила Люда.
Сморщившись, Ратников тяжело поднялся и захлопнул перед ее носом окно. Люда высунула язык, и Ратников задернул занавеску.
«Вот так, — думал он с тоской, — надо сразу кончать со всем, что будет мешать. Сразу…»
Глава XV
Ратников опять остался один. Но и потом, когда возвратилась из города мать, он все равно был один. Он, и только он, один во всем мире мог сделать то, для чего учился, думал, для чего родился, рос.
Когда явилась мать, Ратников сразу увидел, что за эти несколько дней она совсем состарилась. Еще больше отяжелела ее походка, морщины, собранные на лице в узлы, уж не разглаживались, руки дрожали, а голова стала совсем белой.
Он прижал к себе ее голову. Мать заплакала. Шарила по его груди руками, шептала сквозь слезы:
— Сыночек ты мой! Сынок! Радость моя единственная!
— Мама, — прервал он ее, — мне надо работать. Я буду много работать. И прошу тебя только об одном: не мешай. Мне надо… Понимаешь, надо!..
Мать оторвалась от его груди, мокрыми глазами глядела снизу. Она сглатывала душившие ее слезы, и такая печаль, такая боль были в ее взгляде, что Ратников понимал, как нужна ей теперь его веселость, его ласка, и ощущал всю жестокость того, что собирается сделать, и ему хотелось обнять свою старую мать и вместе с ней заплакать.