Порой он вспоминал об оставленной картине, но причину, приведшую его на озеро, забыл, теперь казалось ему, что, очутись он сейчас в своей квартире, перед мольбертом, он тут же примется за работу и будет писать и писать, без обеда, без завтрака.
— Мне пора, — заявила вдруг девушка.
— Как пора? — удивился Касаткин. — А портрет?
— Не понимаю. — Девушка тоже удивилась.
— Я хотел написать ваш портрет.
— А вы кто? Вы художник?
— Да. И мне думается, портрет удастся. Вы юная, обаятельная. Быть может, получится новая Джоконда…
— Напишите, — сказала с улыбкой девушка. — Только в другой раз. А теперь мне некогда.
Она вручила Касаткину спиннинг, натянула неторопливо платье и вывела на тропу велосипед.
— Вы кто? Как ваше имя?
— Зовут меня Таней. Буду пианисткой. Учусь в городе.
— В каком?
— Это секрет.
Она несколько раз оборачивалась и махала ему, а Касаткин глядел ей вслед и ощущал, как разрастается в нем сиротливое чувство утраты.
«Это что же такое? — подумал он. — Ну, ушла и ушла — мне-то что?..»
Сейчас он примется за этюды, а потом уедет домой. Его ждет картина… А портрет он может написать по памяти — сколько бы теперь ни прошло времени, а в нем навсегда останется ощущение юности и чистоты, которые исходили от этой девушки…
Он погрузился в лодку, сел за весла, отплыл немного от берега и почувствовал, что не хочет браться за кисти и что домой возвращаться ему тоже не хочется. Вспоминать о работе было даже неприятно. Такого он никогда еще не испытывал и с тревогой подумал снова: «Это что же такое?.. Время уходит зря — так и жизнь утекает. Безвозвратно и бесполезно. Бессмысленно…»
Весь день провел он в лодке, таская по озеру блесну. В лодке ел. С лодки купался. И все посматривал на берег, ожидая увидеть розовое ситцевое платье и голубой велосипед Тани. Ему представлялся уже в подробностях ее портрет, и он уже точно знал, как надо его писать.
Под вечер причалил к берегу. Там, где с утра купались стайкой девочки-подростки. По его описаниям девочки узнали Таню и сказали, что приезжает Таня откуда-то на лето в деревню, а деревня в трех километрах от озера и туда ведет тропинка, что бежит лесом от базы.
Туда он пришел к вечеру. К деревне через пустырь, оставляя в воздухе пыль и молочные запахи, тянулось стадо, и Касаткин, чтобы опередить коров, ускорил шаг, на ходу отсчитывая дома, которые стояли, перемежаясь огородами, справа. Возле седьмой избы остановился. Сейчас он может подняться по ступеням на крыльцо, толкнуть дверь в сени…
Портрет получится убедительным лишь в том случае, если, работая, будешь видеть перед собой человека, видеть, как он разговаривает, смеется, хмурится — непонятным, необъяснимым образом все это, казалось бы, несовместимое, сольется воедино, останется в портрете…
Размышляя так, Касаткин увидел Таню, она шла пыльной дорогой куда-то в сторону от деревни. Он перемахнул изгородь и вскоре догнал ее.
— Ой! — удивилась Таня. — Вы?!
— Я искал вас, — сказал Касаткин.
Таня недоверчиво покачала головой.
За пыльным ракитником дорога свернула в сжатые поля — по желтой стерне были раскиданы копны соломы, на краю поля стояли высокие скирды.
— Куда вы идете? — спросил Касаткин.
— Никуда, — сказала Таня. — За цветами.
— Завтра приступим? Портрет удастся.
Таня остановилась, изумленно раскрыв глаза, даже задержала дыхание:
— Вы искали меня в самом деле?! А как нашли?!
— Нашел…
— А как?!
Касаткин глядел на нее, прищурившись, запоминая ее изумленные глаза.
— Так приступим завтра? С утра?
Таня молчала, с любопытством глядела на него, он взял ее руку, медленно поднес к губам, поцеловал.
— Не знаю, — испуганным голосом сказала Таня.
Сзади у них, где-то в отдалении, громыхнуло.
Таня обернулась.
— Гроза будет! Откуда тучи взялись? Какие страшные! Черные! И красные! Бежим назад!
— Не успеем. А дождь пройдет стороной.
Впереди и справа небо оставалось чистым, и не верилось, что приближается гроза, а сзади все потемнело, и с черных низких туч через кровавую полосу неба к земле потянулись уже мутные космы дождя.
— Быстрей, быстрей тогда! — сказала Таня.
Дождь настигал их, на дорогу упали первые крупные капли, и они побежали.
— Спрячемся! — крикнула Таня, сворачивая на жнивье. — Зароемся.
В скирде кто-то отсиживался до них. В соломе была вырыта широкая нора, и они забрались в углубление. Рванул ветер, взметнул кверху, закрутил в жгут пыль, разворотил копну соломы, и сразу пошел мелкий, тихий дождь.