«Да что это я распылился? — подумал Сергей. — И брата еще не видел, а уж разнос устраиваю, как инспектор какой». — И сказал примирительно:
— Налей-ка, Люся, еще рюмочку.
Люся постелила ему на диване.
— Отдохни с дороги. — И ушла куда-то.
Он усмехнулся: «Спать днем?» Однако прилег. И уснул.
Разбудили его воробьи. Он протер глаза и задрал голову. Сквозь тюль увидел воробьев. Они дрались на перилах балкона. Нахохлились, наскакивали, как петухи, взлетали после каждого наскока и опять цепко падали на перила. Он заворочался. Опустил на пол ноги и с удовольствием пошевелил пальцами — ворс на ковре был мягкий и теплый.
Крыши домов, деревья еще переглядывались с заходящим солнцем, но за домами уже таился ночной мрак.
«Надо же проспать столько», — подумал Сергей и потряс головой. То ли от выпитого вина, то ли с непривычки спать днем — голова дурно гудела. Он встал. На столе нашел записку: «Проснешься — пей и ешь. И не стесняйся. Я на заседании женсовета».
Он налил и выпил рюмку вина. Вино ему нравилось, и он выпил еще. На обратной стороне записки карандашом нацарапал: «Пойду посмотрю город». Взял кепку и вышел.
Он знал, что город этот небольшой, и потому дивился прямым опрятным улицам, газонам, скверам, высоким домам с островерхими крышами. Одноэтажные домики тоже были непривычны его глазу: каменные, под черепицей, с мезонинами. И везде зелень, зелень — цветы, яблони. Везде тротуары, выстланные сетчатыми плитками. Он ходил, повторяя: «Ишь ты, как чисто! Ишь ты!»
Встречную женщину спросил, как пройти к аэродрому. Та не поняла его и что-то сказала на незнакомом языке. Он опять удивился: «Ишь ты! Все равно что за границей. Прибалтика». И стал внимательно приглядываться к прохожим. Выбрал мужчину, внешне наиболее похожего на русского, задал тот же вопрос. Мужчина внимательно выслушал его, подумал и, коверкая слова, кое-как объяснил, куда идти.
Метров через двести Сергей остановился. Его заинтересовало таинственное звучание. Оно было приглушенным. Казалось, мелодией дышит сама земля. Он покрутил головой и догадался, что музыка слышна из раскрытых дверей высокого красного собора.
Оглянулся. Вокруг было пустынно, и он вошел. В костеле тоже никого не было. В глубоких нишах перед иконами горели электрические лампочки в форме свечей. Он решил, что музыку передают по радио, и стал осматриваться, ища репродукторы. Ничего похожего не увидел, подумал: «Ну и пусть». И тогда разглядел высоко под стрельчатыми сводами согбенного старика. За точеной балюстрадой антресолей видна была в сумраке седая голова. Старик раскачивал туловищем в такт музыке. Перед ним стройными рядами возвышались светлые трубы.
«Орган!» — догадался Сергей и попытался разглядеть невиданный им, диковинный инструмент.
В костеле стояли странные, очень низенькие скамеечки; и он, опасаясь, как бы его не выгнали, примостился на одну из них и стал слушать.
Музыка не исходила оттуда, где сгибался и разгибался старик; музыка пропитывала все строение, стекала по стенам, разливалась по холодным плитам цементного пола, пронизывала воздух и обволакивала Сергея, погружала в какой-то сладостный сон наяву.
Музыка наплывала мягкими волнами. Даже тогда, когда орган звучал мощно и казалось, что сами потолки каменные, стены поют трубно, — даже тогда музыка не тревожила, а лишь плотнее охватывала и глубже погружала в этот цепенящий сон. Сергей чувствовал, что не в состоянии пошевелить рукой, даже пальцем, словно боялся, что при малейшем его движении что-то разрушится и случится непоправимое.
Орган стих. Но музыка еще жила какое-то время. Пропитанная ею громада собора еще долго источала неуловимое звучание, как камень излучает в вечернюю прохладу собранное за день тепло.
Когда Сергей поднял голову, то оказалось, что старика на балюстраде нет. Сергей долго сидел, но все было тихо. Старик не появлялся, словно бесследно и беззвучно растворился в каменных складках собора, в сумраке, затемнившем костел.
Сергей знал со слов Люси, что полеты будут ночные, и, пока не угас закат, не торопился. Шел медленно, думал об удивительной музыке, которую довелось послушать (каждый день слушай — не надоест), и окружающий мир воспринимал по-новому. То ли музыка была тому причиной, то ли полная отрешенность от забот, какую он впервые позволил себе в этот отпуск, но сейчас многое открывалось ему впервые.
Тот вечер был тих, а ночь, хотя месяц и не всходил, по-летнему светла: в небе угадывалась синь. Звезды смотрели на землю не мигая, и слышалось в тишине, как стрекочут кузнечики, словно перетирают маленькие жернова. И Сергей, которого столько раз окружал их стрекот и ночью, и днем, впервые к нему прислушивался и удивлялся.