Туман высох. По берегам застыли рыбаки над своими удочками, и солнце жгло через листву. Касаткин мастихином счистил с палитры краски, до блеска натер ее тряпкой, вымыл с мылом кисти и руки.
На середине озера выкупался в теплой воде, с трудом влез в лодку и развязал рюкзак. Ел с аппетитом. Сваренные вкрутую яйца, копченую колбасу, помидоры, сыр, запивал из горлышка сухим вином. И все поглядывал на тропу к хлипким мосткам.
Еще утром сегодня он презирал себя за вчерашнее, но теперь, проведя полдня на озере, не вспоминал больше свои терзания, а представлял себе, как появится Таня, и как он возьмет ее в лодку и уплывет в дальний конец озера, где никого нет. Высадятся они на том берегу, разведут костер и пообедают вместе, и он все-таки попробует написать ее портрет.
Он не мог удержать в себе то, что увиделось ему в Тане при встрече, а раздвоенности в творчестве он не терпел и не любил писать, не зная твердо, чего хочет, но ему жаль было расставаться с образом юности и чистоты, который так ярко представился ему вчера и заставил его забыть на время обо всем остальном. Он то и дело возвращался мыслями к Тане.
Быть может, он и в самом деле был смешон в ее глазах, а быть может, она, будучи с ним, и не думала о нем, а смеялась потому, что представляла себе на месте Касаткина другого, того, которого любит, о котором знает, что тот вел бы себя с ней совсем иначе. Любил бы ее, и говорил бы ей о своей любви, и целовал бы ее…
А может быть, она еще совсем ребенок? Видит, что нравится мужчинам, и говорит, что взбредет в голову, не зная, чем шутит…
О жене эти два дня он почти не думал, но теперь, размышляя о Тане, все чаще вспоминал Лену. Видел ее то печальной, задумчивой, то веселой…
Лена его любит. А он ее любит плохо. Часто за работой забывает о ней. А у нее своя жизнь со своими заботами и радостями. И черника эта, и гости, и наряды — это ее жизнь. Ей хочется всегда быть нарядной, красивой, а он из-за принципов своих отклоняет выгодные заказы, гробит время на картины, которые никто не покупает…
Мог бы он жить иначе — нет, не может… Нельзя же писать то, что хотят от тебя другие, а не то, что тебе хочется. Ты тогда уже не художник. Ты тогда уже черт знает что!..
Лодка остановилась, леса ослабла, и блесна опустилась на дно, зацепилась там за что-то…
Потом он оборвал лесу. Но до того долго сидел неподвижно. Размышляя о тех картинах, которые не проходили на выставки, и о тех, которые попадали туда. Вспоминал, как о них писали потом в газетах. Ругали подчас…
Ругали за то, что он выносил в себе, выстрадал, за то, что он написал так, а не иначе, за то, что он не мог написать иначе, за то, что иначе он не видел и не чувствовал… А художник должен быть честным, до конца честным. Должен говорить людям то, что думает, что знает, и люди в конце концов поверят ему, и поймут его, и будут благодарны ему за честность!
И если бы те, которые его ругали, если бы видели они в его картинах только то, что хотел показать Касаткин и что — показывал, а не приписывали ему всего, что выдумают сами, у Касаткина совсем бы другая жизнь была!..
И Лена не жаловалась бы на него Варе, жене Виктора, и он бы не убегал из дому сюда, на озеро…
И вот уже Касаткин думал только о Лене. Видел только ее. Представлял себе, как притащится она домой со своею черникой — уставшая, с царапинами на руках и ногах, — забыв о их ссоре, улыбнется ему, обнимет за шею, скажет, покачивая головой: «Ты все-таки самый лучший у меня! Самый добрый! Самый дурной!»
И хорошо было Касаткину, что он сможет открыто глядеть в глаза Лены и называть ее любимой, не деля ни с кем это слово.
День был жаркий — в небе ни облачка. Касаткин множество раз купался, еще два раза поел и выпил. Солнце напекло его, и он устал, таская за лодкой блесну, которую так и не взяла щука.
С базы ушел рано — до вечера было еще далеко, — тащился с грузом пыльным проселком в жару, и эти два дня, проведенные на озере, все дальше отодвигались в прошлое, к которому нет возврата, и было немного печально и жаль чего-то, все чудилось ему, будто там, на озере, он оставил что-то дорогое и навсегда утратил его.
Потом Касаткин ехал на попутной машине, сидя рядом с шофером. Обгоняя тягач с прицепом, шофер заехал на обочину, машину сильно тряхнуло — Касаткин испугался за свои сырые этюды, но тут же решил, что они ему, скорей всего, никогда не пригодятся, что картину свою он напишет без них.