Явиться к ней опять не решался — еще раз выставит… Тут зима подступила. Травы померкли, землю морозцем оковало, вот-вот снег повалит. Еду как-то, раздумался, как быть. Забыл про лежневку под колесами, забыл про лесины, что сзади мотаются, вдруг вижу: Клавдия. Притулилась к сосенке — выходит, меня ждет. Дрогнуло во мне что-то — притормозил.
— Как про дочку узнал? — спрашивает.
Говорю:
— Видел. — А сам на нее гляжу. Лицом переменилась, потемнела. Глаза впали, горят. И такая жалость охватила меня, такая жалость! Так бы и выпрыгнул к ней, взял бы на руки!..
— Не тужи, — говорю. — Не горюй, не пропадет девочка…
И тут пришло ко мне то, чего и сам не ждал и не думал о чем.
— Удочерил я, — говорю, — дочку твою, Верочку.
Что тут с Клавдией сталось… Переспросила:
— Удочерил? Как удочерил?! — Да как кинется к машине, ко мне рвется, норовит глаза выцарапать: — Ты кто такой?! Тебе что надо?! Чего в душу лезешь?! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
Тянет это она меня из кабины, царапает, и вижу, впрямь ненавидит, а сзади другой лесовоз гуркает — все ближе да ближе. Обидно, зло, стыдно. Отпихнул я Клавдию, дверкой хлопнул и дал газ.
Верочку, думаю, все одно удочерю. Ты хоть лопни от злости, а девочка моей будет!..
Скорость там не разгонишь — зыбит, глянул вроде ненароком в зеркало — Клавдия сзади. Бежит следом, машет, кричит что-то. Вижу, на корч налетела — плюхнулась, лежит, будто мертвая.
Ну, и даванул я на тормоза! Так, что машина юзом пошла — задние-то колеса с лежневки и съехали…
Э-э! Делов было!.. Лесовозы скопились. Дудят. Шоферня повыскакивала, лазиют, гыгыкают. Срам, да и только.
Аж до вечера новую дорогу мостили, тягачи подгоняли, кран…
Вот так-то я удочерил Верочку. Другие женятся сначала, а я сначала обзавелся дочкой, а уж потом женился. Столько лет прошло, а для меня будто вчера все началось и вчера кончилось. Будто вчера…
Что потом было, где живу? А про то не спрашивай. То дело десятое… Скажу только вот что: как бы жил, не знаю, не случись со мной всей истории этой… Не пойди я тогда на дымок тот, не заверни в приют… И за всю жизнь не узнал бы, может, ни тоски настоящей, ни радости. Так-то вот…
Ночью сойдешь?.. Ну, спать давай. Поздно уж…
С колышка
Здесь кончался город. Электрические огни бежали под уклон, и у крайнего высоченного дома улица обрывалась вдруг. Здесь стоял последний столб с лампочкой под жестяным конусом, свет выхватывал из тьмы стены дома, облицованного белыми плитками, и контуры двух-трех сосен. А дальше — и в вышине, над светлым домом, и прямо, куда сбегала под уклон улица, и внизу, за высоченными соснами, — везде все было черно и пусто. Казалось, там кончалось все: и столбы, и дома, и деревья; и нет там ничего больше, кроме черного, необъятного и пустого провала.
Об этом думал Ченцов. Думал так неспроста. Знал, что дальше, за домом сразу, начинается непролазная глушь: дикий лес гниет в буреломах, пучатся топи; в мшистых завалах гнилья, в болотах плодятся, множатся несметные тучи гнуса. В таком проклятущем месте и растет этот новый город.
Ченцов сегодня раздражен, на душе у него черно, как эта ночь за городом. Сегодня на его участках много простаивали, — не было раствора, — и Ченцов бесновался весь день, поругался даже с тем, кого втайне возвышал над другими, — с начальником строительства Белогрудом Семеном Сидоровичем.
Завтра выходной, послезавтра первое число — недовыполнение так и останется; и потом ничем не докажешь, что не твоя вина в этом. И выходной завтра будет не выходной, хоть и так не разгуляешься здесь, у этих болотин. Город тоже! Дыра. Да еще этот навязался, бригадир штукатуров с пятого участка — Пискунов. Идет и гудит, и гудит — масла в огонь подливает:
— В управлении что!.. В управлении заделов!.. На полгода заделов… Твой простой по карману не стукнет. Им что… А ты рубли, рубли роняешь. Ты, Иван Матвеевич, плюнь, плюнь на них — закона нет, не удержат.
А он и плюнет. На черта ему, чтоб его ни за что ни про что за чужие промахи секли, как мальчишку. Хватит! За других отдуваться хватит!
— Строек этих — ум-м! — не чета нашим строечки! Гребут люди грошики!
А на черта ему стройка! Жизнь собачья! Начинай с колышка, гнус корми. На черта ему это!
— Махнем на Север! Деньга бешеная, отпуска двойные!..
И там с колышка. А встанет город — живут другие. И как живут! Ремонтно-строительными управлениями обрастают… Тоже строители! Смех! Тут вот пяток лет — город отгрохали; завод, улицы, проспект…