Находки нумеровались и складывались в строгой очередности. Доходили до последнего горизонта, зачищали дно и начинали копать рядом, превращая только что вырытый с такой скрупулезной тщательностью карьер в отвал свежей земли.
Кандидат наук ходил перемазанный глиной, нечесаный, плавки его еле держались на ослабшей резинке, ремешки босоножек от частого лазания из карьера в карьер лопнули, босоножки держались на ногах чудом, но кандидат не обращал внимания ни на что, кроме раскопок.
— Арнольд Павлович, — приставал к нему Витька. — Давайте выроем одну яму поглубже. Метров десяти.
Арнольд Павлович глядел на Витьку, будто того только что откопали после тысяч лет лежания в земле.
— Давайте! — настаивал Витька. — Тут древние города, городище, стоянка эта, а может, тут же, поглубже только, останки какого-нибудь неандертальца, синантропа или даже питекантропа? Смешно? Правда, смешно?
Арнольд Павлович тряс головой.
— Нет. Этого не может быть. Это исключено.
— Почему? Но почему? — приставал Витька. — Почему не попробовать?!
Арнольд Павлович какое-то время глядел на Витьку так, будто и его собирался пронумеровать и отложить в сторону для будущих исследований, потом отворачивался, сонным голосом говорил что-то об археологии, о том, что это за наука и какими законами она руководствуется.
— Эту стоянку вскрыли экскаватором! Случайно! Экскаватор ковшом перевернул все ваши законы!
И тут Арнольд Павлович преображался. Впечатление было такое, будто фокусник какой подменял на глазах у всех кандидата наук. Он начинал говорить взахлеб, речь его не поспевала за мыслью, и он, раздражаясь, изъяснялся косноязычно, произнося слова невнятно, глотая окончания слов, старался все объяснить, все доказать жестами.
— Завелся, — говорили студенты и подступали к Витьке и Арнольду Павловичу. Работы надолго останавливались.
Однажды после подобного диспута Витька, посмеиваясь, выбрался из карьера и долго бродил в окрестностях раскопок, пока нашел подходящий камень с острым сколотым краем. В обеденный перерыв камень этот он натер влажной глиной, зарыл на глубине третьего горизонта, а землю сверху утрамбовал и загладил лопатой.
Когда находку раскопали, очистили от налипшей земли и кандидат наук с ученым видом изрек: «Скребок», Витька во второй раз за все это время заржал.
Кончилось тем, что с Витькой переругались почти все, находя на камне все новые и новые следы человеческих рук. На камне поставили белой эмалью номер и камень аккуратно упаковали вместе с другими ценностями.
Сенсации ждали все, но сильней других ее ждал, наверно, Витька, так как время, по его мнению, уходило без пользы, а это было не смешно и не интересно. Витька заскучал. Вспоминал университетские лаборатории, жалел, что не закончил опыты, и всячески старался отлынивать от работы.
— Рой глубже, швыряй дальше, — говорил он, глядя на старания других и посмеиваясь.
Те, кто вернулся этой ночью в лагерь лишь под утро, не выспались, охотно поддерживали Витьку, а это расхолаживало всех, и вскоре в экспедиции работала по-настоящему лишь в присутствии Арнольда Павловича да тогда, когда обнаруживали какую-нибудь находку и у всех пробуждался интерес к открытию.
Арнольд Павлович, казалось, по-прежнему ничего не замечал, кроме раскопок, и плавки уже готовы были совсем свалиться с него, а каждая босоножка держалась на ноге лишь на одном ремешке. Студенты замечали, что Витька все чаще «заводил шефа», и радовались этим веселым передышкам.
Как-то в полдень, когда Витька стоял, прислонившись прокаленной спиной к холодной стене ямы, к нему через весь карьер прошагал Арнольд Павлович и тихо сказал:
— Я вас выгоню.
Витька опешил.
— За что?
Арнольд Павлович оглядел теперь Витьку не так, как оглядывал прежде, оглядел так, будто Витька — экспонат, уже изученный, и его можно положить в кладовую, на самый низ, под другие, такие же, как он, не нужные пока экспонаты.
— Сами знаете за что.
Арнольд Павлович повернулся спиной и пошагал прочь, в другой конец карьера, а Витька глядел ему вслед, на его сутулую волосатую спину, на обвислые грязные плавки, на кривые и тоже грязные, волосатые ноги, и чувствовал, как от обиды у него холодеют губы.