— Да-да! Счастливый! — повторила она. — Счастливый!
Он увидел, что на глазах у нее наворачиваются слезы, и стал поспешно прощаться:
— Спасибо. За все спасибо. И за подарок спасибо, и за теплые слова… Спасибо и еще раз спасибо…
Потом он шел под дождем, подняв воротник плаща и сгорбившись, и думал, что зря взял у нее подарок, эту блестящую безделушку.
— А как было не взять?..
Ему надо было добраться до гостиницы, лечь в постель и постараться уснуть. Ненадолго. В три часа ночи он должен был сесть в поезд и поехать к себе, в город, где жил теперь.
Неуютная квартира. Захламлена. По комнатам разбросаны книги. И на кухне книги. Стоят и висят везде исправные и поломанные кинокамеры, фотоаппараты, увеличители, магнитофоны…
Надо будет как-нибудь повыкидывать все лишнее, прибрать везде…
На троллейбусной остановке скопился народ. И он стоял вместе со всеми, мокрый и озябший. Стоял под дождем и втягивал в плечи голову.
Дождь моросил и моросил, а троллейбус все не шел. Троллейбуса все не было и не было. Приходилось стоять вместе с другими и терпеливо ждать, и он стоял и ждал. И уже ни о чем не думал.
ПОВЕСТИ
Мягкий свет
Выпадал он потаенно, бесшумный и невесомый, почти бесплотный, опускаясь, лишь высветлял слабо ночное небо тонкими, как паутины, мгновенно тающими линиями; и город спал, не видя его и не слыша, не зная о нем.
И Семен Артемьевич спал. Спал, не подозревая о его пришествии. Пробудившись по давней своей привычке ровно в восемь, он подумал сначала, что не услышал сегодня, как встала Руфина Викторовна — это она зажгла свет, и он проникает в спальню из комнат или прихожей. Но тут он услышал ровное дыхание жены и понял, что свет этот — ровный, белый свет — идет из окна. Неужто снег выпал?.. На него накатило что-то давнее и веселое, забытое вместе с детством. Он не привык к таким чувствам, не поверил им и не прислушался. Выпростал из-под одеяла ноги, нащупал на ковре тапочки и, подойдя к окну, отодвинул в сторону тюль.
Да, выпал снег. Как рано, черт бы его побрал! Сразу прибавилось забот коммунальникам. Город туристский — гляди в оба.
Семен Артемьевич насторожился: может, снег уже убирают? Нет, за окном было тихо. Спят.
— Что? — сонно спросила жена. — Проспали?
— Проспали. — Семен Артемьевич отпустил тюль, ощупью отыскал кресло и стал натягивать штаны. — Снег выпал… а они спят.
— Снег?! — Руфина Викторовна подхватилась с постели и раздернула тюль. — И правда! Ах, как славно! Светло, чисто!
Руфина Викторовна была в нейлоновой ночной сорочке — Семен Артемьевич увидел на фоне окна округлую, гладкую фигуру жены и с досадой подумал, что проснулся поздно, что день впереди хлопотный — времени только-только хватит на то, чтобы умыться да позавтракать.
В машине сидел он неподвижный и молчаливый — жена и шофер хорошо знали эту его привычку сосредоточиваться с утра.
Сначала оперативка. Тут все ясно: срок, конечно, мал, что и говорить — чуть больше полутора месяцев — бабки надо подбить в декабре, ну, в крайнем случае, третьего-четвертого января, а он дал слово, и слово это по инстанциям дошло до министра, освоить на данном объекте до конца года семьдесят тысяч… На оперативке следует четко определить фронт работ — производить лишь то, во что можно вложить максимум средств… Конечно, он выслушает требования строителей, но, главное, пожалуй, надо решить, какие изменения внести в проект ведения строительства и соответственно в карту комплектации стройки железобетонными, конструкциями, тогда можно будет обеспечить всем необходимым монтаж…
Семен Артемьевич подвигал затекшей ногой и навалился спиной на сиденье, с удовольствием расправляя плечи. Монтаж каркаса и станет тем фронтом, на котором можно дать эти семьдесят тысяч. Дать во что бы то ни стало!..
Из всех вопросов, которые ежедневно обступали Семена Артемьевича, которыми приходилось ему заниматься и решение которых зависело от него, он постоянно выделял те, какие были связаны со строительством. И не только потому, что в город с каждым годом ехало все больше туристов, и город был на виду, и не заниматься вплотную ростом, благоустройством города было бы верхом безответственности (как говорил он своим подчиненным), но и потому еще, что сам он в прошлом немало строил, знал и любил это дело, занимался им с удовольствием.
Он мог не ездить на оперативки, потребовал бы от Вахтеева, ведавшего строительством, чтобы тот сам вникал во все, сам все решал, но он ездил. Усаживался за скрипучий прорабский стол в прокуренном и прокопченном вагончике и будто возвращался в свою молодость — в годы, начавшиеся после института.