— Гасить?
— Гаси, — сказал Семен Артемьевич и, как только свет погас, сразу уснул.
Приблизительно в это время и Левенцев прочитал статью с отзывом о своих работах. Скомкал газету и швырнул в угол.
Слепцы! Форма — лишь средство выразить мироощущение, сама по себе форма интересовала его лишь в пору ученичества. Оригинальничает…
А как долго его упрекали в другом — в однообразии, в замкнутости. Советовали обновить палитру и тему сменить: мол, город и город у тебя, один и тот же город. Маститые его коллеги предлагали даже написать что-нибудь на заказ…
У них картины покупали часто, а он презирал работу на спрос — не заботился о продаже, писал так, как видел, как чувствовал.
Может быть, случайно работники музея оказались на выставке и случайно увидели на его полотне тот самый город, в котором провели несколько дней и который обворожил их тишиной и теплом русского бабьего лета?..
Через два года еще одну его картину купили. А год спустя — сразу две. И тогда к нему пришла известность. Не та шумная, когда имя твердят все, не ведая толком, что стоит за этим именем, а та известность, когда люди связывают с фамилией человека его дело, то, что дает он и может дать другим.
О нем и раз, и два упомянули в центральном журнале. Но здесь, в городе, поняли это сначала по-своему — советовать стали еще больше: успех твой случаен, и это у тебя не так, и то не эдак. Он продолжал идти прежним путем — и вот: оригинальничает…
С той ночи, когда одна и та же газетная статья попала на глаза и Худяковым, и Левенцеву, Семен Артемьевич, который и раньше, правда, слышал о Левенцеве, но который никак не связывал имя его со своим забытым давно однокашником, стал часто натыкаться на эту фамилию. Как-то сказал Руфине Викторовне:
— Ты знаешь, а картины Левенцева, оказывается, покупают. В музеи. Сергей Михайлович на совещании упоминал.
— Вот тебе и кроличья шапка! — Руфина Викторовна неопределенно как-то покрутила в воздухе полной своей рукой. — Мог бы ты и позаботиться о приятеле.
— Надо бы, надо помочь, — проговорил в раздумье Семен Артемьевич и снова забыл об этом своем намерении, и снова напомнила ему Руфина Викторовна. Разговор тот начала не с Левенцева, а спросила сначала о том, о чем всячески старалась не спрашивать:
— Мы, кажется, никогда и не справим с тобой новоселье?
Тронула пальцем голову Семена Артемьевича, закружилась перед ним, глянула через плечо игриво — знала, чем расшевелить мужа.
Семен Артемьевич обнял ее.
— Не терпится?
— До нового года переедем?
— Это секрет, — сказал Семен Артемьевич, целуя ее в белую шею.
— Так надоело тут все! — Руфина Викторовна чмокнула мужа в губы и отстранилась. — Кажется, всю жизнь провели в этой квартире! Надоело!
Семен Артемьевич с силой привлек ее к себе.
— Потерпи, потерпи…
О Левенцеве Руфина Викторовна сказала после, когда уже приняла душ и расчесывала перед зеркалом влажные волосы.
— Приятеля твоего сегодня встретила. Мрачный, злой. Передайте, говорит… и слово сказал какое-то чудное — Мелко-сету, что ли, — передайте, говорит, благодарность мою за мастерскую.
Семен Артемьевич почувствовал, как к затылку у него приливает кровь: «Вспомнил-таки прозвище школьное, дурень!..»
— Кому, спрашиваю, передать? — продолжала Руфина Викторовна. — Поглядел так, словно я — это не я, а жаба какая-нибудь. Нахал он и хам!
«Да еще какой», — подумал Семен Артемьевич.
— А и вправду ему мастерскую дали?
— Мастерскую? — Семен Артемьевич пожал плечами и решил, что надо будет поточнее разузнать все о Левенцеве.
В этот раз он не забыл о своем намерении, и, когда несколько дней спустя в кабинете у него раздался телефонный звонок и трубка спросила знакомым потрескивающим голосом: «Слушай-ка, ты знаешь Левенцева?», — Семен Артемьевич уже был хорошо осведомлен.
— Как же, как же, Сергей Михайлович, — сказал он, радуясь, что звонок этот не застал его врасплох.
— Читал, что о нем в газетах пишут?
— Читал, читал. — Семен Артемьевич напряг мозг и вспомнил статейку, подсунутую ему Руфиной Викторовной. — Оригинальничает.
— Оригинальничает?.. — Сергей Михайлович помолчал, слышно было, как он шелестел бумагой. — Передо мной центральная газета, тут о нем так отзываются: самобытно… глубоко… поэтично. Ты его хорошо знаешь?
— Как же, как же! — воскликнул Семен Артемьевич, пытаясь справиться с минутной растерянностью. — Мы с ним однокашники, на одной парте сидели.
— Вот как! — Мембрана в трубке задребезжала. — И как он живет, в каких условиях, знаешь?