Может, лучше, спокойнее бы жилось ему и работалось, если бы квартира его была в том доме?.. Тот дом отделен от города полосой коллективных садов, а дальше, за домом, начинается зона пригородных лесов — в садах не держат собак, их нет и в лесах, и света больше там, и ветер так не гудит…
Но тот дом стоял слишком высоко, на город оттуда можно было смотреть только сверху. А сверху не увидишь так, как оно есть на самом деле. Нет, лучше все-таки жить здесь. И на первом этаже — тут сама жизнь.
Такие иногда приходили к нему мысли, случалось, однако, это редко; он чаще всего — и днем, и ночью — думал о живописи, о том, как изобразить город, чтобы передать ту жизнь, какою живут в нем люди.
За несколько дней Левенцев успел забыть, как часто врывались к нему туда, где он работал, посторонние и портили жизнь, и когда однажды у входной двери раздался звонок — внезапный, резкий, длинный, отвратительный, — Левенцев кинулся на этот звонок с ненавистью. В ярости рванул на себя дверь — и увидел ухмыляющегося шофера Семена Артемьевича.
— Долго ли там барахло твое будет на людей падать?
Левенцев стоял с закаменевшим лицом и округлившимися глазами. «К чертям! — думал он. — Сломать звонок! Выдрать вместе с проводами!»
— Я уж повыкидывал кое-что, — сообщил шофер. — Поломал какие-то деревяшки… — Он вдруг озлился: — Че уставился?! Долго ли, говорю, барахло твое там баррикадой лежать будет?! Загромоздил все — хоть на карачках лазай!
— Уберу, — сказал Левенцев. — Сегодня увезу. — И захлопнул дверь. «Вот и поработал!.. Пропади все пропадом!»
Он потянулся к звонку, чтобы сорвать его, и тут вспомнил, что звонок этот еще пригодится ему, больше того — будет нужен! И как он мог забыть об этом! Даже такое, оказывается, он здесь забыл!..
В тот день и час, когда он получил ордер и бежал по улице, никого не узнавая, его окликнула Антонина, Поздравила с близким новосельем и, как ему показалось, шутя напросилась в гости. Он не поверил ей, но все же назначил день и час, когда приходить, дал адрес и, к удивлению своему, услышал:
— Значит, в следующую субботу в шесть? Приду обязательно, ждите.
Он выразил свое сомнение в возможности встретить ее у себя, и тогда Антонина сказала то, что его удивило еще больше:
— Кто же к вам не придет, если вы позовете?..
И он здесь забыл о таком!.. Левенцев засуетился, Забегал по пустой своей квартире, а потом остановился посреди коридора и стал смеяться: «Забыл! Об Антонине забыл!..» И с благодарностью подумал о шофере, напомнившем ему своим приходом о том, чего, казалось бы, забыть он никак не мог.
Следующие два дня он занят был переездом — искал машину, загружал и разгружал ее, сколачивал стеллажи, расставлял по полкам книги, холсты, развешивал по стенам иконы и гравюры, а после еще раз мыл окна.
В субботу к пяти часам у него все было готово к встрече. Он купил коньяк — самый дорогой, какой нашел, две бутылки шампанского — сухое и розовое сладкое, множество конфет, колбасу и сырые яйца. Что делать с яйцами, не знал, сложил их в ящик стола, а все остальные покупки выставил на стол. Колбаса и конфеты закрыли сплошь потрескавшиеся, выщербленные тарелки, но стаканы, хоть он и вымыл их, предстали ему во всей своей обнаженной грубости, и он увидел вдруг эту их грубость, устыдился и бросился в город, по магазинам. Нигде ничего не мог найти. Наконец в «Подарках» полная пожилая продавщица, которую он разжалобил своим растерянным, озабоченным видом, спросила:
— Для чего вам?
— Видите ли… Я переехал, и ко мне придет… Как бы это…
— Ох, мужчины-мужчины!..
Продавщица вынесла из глубины магазина две плоские картонные коробки, перетянутые золотой тесьмой:
— Это вас устроит?
«Сувенир», — прочел он на одной из коробок надпись, выведенную старинной русской вязью.
— Хрусталь! — торжественно сказала продавщица. — Два набора — фужеры и рюмки. Придется, правда, платить и за гравировку.
— Сколько стоит? — Левенцев стал поспешно рыться в карманах.
Продавщица назвала сумму, показавшуюся ему непомерной, но он тут же выложил на стеклянную витрину деньги и добавил сверх того пятерку.
— В кассу, в кассу, — смеясь, сказала продавщица. Он выхватил у нее коробки и бросился вон, слыша, как она кричит ему вслед: «Товарищ! Товарищ!..»
Таким образом, когда зазвонил желанный на этот раз звонок, у него на столе среди старых фаянсовых тарелок и тяжелых, темных, украшенных множеством медалей бутылок сверкало тонкое стекло в затейливых гранях.