Игнат не удивился их находке. Обмыл с меча над кадушкой глину и долго молча держал его в руках. Руки Игната тряслись.
— Сколько тут всего в земле! — сказал он наконец. — И раньше, случалось, выкапывали оружие всякое. Кольчуги, шлемы. Тут, ребятки, в давнее время сеча была. Бой был.
Их тогда ошеломили слова эти. В их головах не укладывалось, что именно здесь, где ими все избегано, исползано, изрыто, знакомо до каждого камня, — здесь когда-то храпели и ржали кони, стоял лязг и звон мечей…
— И село наше не зря Лихой Пожней назвали. Э-э! Сколько тут русских голов сложено! — сказал тогда Игнат и чуть погодя добавил: — Мужику тут трудненько жилось. Паши да оглядывайся. Явится враг — соху бросай, за топор берись. Землю свою, детишек своих обороняй.
Глядя отсюда на город, частенько представлял себе Ратников, как в древности когда-то, оставив позади тысячи верст безлюдья и бездорожья, болот и непролазных чащ, выехали из леса на этот холм передовые всадники и увидели блеск золотых куполов, как накинулись на заставу, порубили русских и вздыбили коней, повернули назад, и как потом высыпали на холм бессчетные орды диких завоевателей — отощавших, грязных, вонючих и злых, и как из тысяч глоток вырвался торжествующий и алчный вопль, и всадники, стегая коней, поскакали с гиканьем и криками вниз, в лощину, просочились через леса, переправились через реку, подступили со всех сторон к городу, и началась многодневная и жестокая, кровавая сеча…
Все эти представления странным образом связывались в сознании Ратникова с домом, в котором он родился и в котором теперь ждала его мать. В каждом углу этого дома, на сушилах, в закутках сарая, в запущенном саду, в его вишневых и малиновых зарослях таилось что-то необъяснимо волнующее, и Ратникова тянуло сюда отовсюду, где бы он ни был. Возвращаясь домой, он испытывал всякий раз какое-то щемящее чувство, какую-то приятную тоску, будто возвращался на короткий миг из небытия на землю, зная, что тут же снова уйдет, уйдет навечно от всего, что было дорого здесь и ему, и его неведомым предкам. Он никогда не задумывался над природой этой сладкой тоски и всякий раз с радостью отдавался ей.
В армии, оставаясь один, он часто ложился навзничь и, глядя в небо, вспоминал эту странную тоску, и этот дом, и запущенный сад; и будто видел все это сквозь дымку — голубую и прозрачную, какая бывает обычно золотой осенью, когда в полях и на огородах жгут костры. Он ходил по дому, забредал в заднюю холодную избу и там, на мостах, рылся во всякой рухляди. Рамки, из которых лет сорок назад вырезали соты, все еще пахли медом, от долбленых потрескавшихся кадей несло притухлой залежалой мукой, а из пузатых, кованых сундуков, когда он откидывал тяжелые крышки, тянуло сразу всем старым миром — нафталином, ладаном, дегтем. Он доставал из сундуков ржавые амбарные замки, дырявые армяки, латаные полушубки и конскую сбрую, украшенную прозеленевшими медными бляхами.
Когда и кто из его предков наживал все это? Что это были за люди? О чем думали, мечтали? Быть может, кто-то из них, как двойник, был похож на Ратникова? У него было такое же длинное бледное лицо и такие же темные глаза… Он еще носил бороду и усы. Не умел читать. И, конечно, не думал о том, что другой человек, его родственник, потомок и двойник, станет рыться в этих крепких еще, но уже никому не нужных вещах, и будет пытаться представить себе жизнь, какой жили в этом доме всего полсотни лет назад…
Теперь прежние чувства лишь колыхнулись в Ратникове, лишь вспомнились, тревожа прежнюю печаль, смутную и непонятную, но прошлое тут же отошло, оттеснилось охватившим его смятением. Он вздохнул. Постоял с минуту.
Ратниковы… Быть может, фамилия его и пошла с той сечи?.. Быть может, тогда пал не один Ратников? Быть может, это из них кто-то в свой предсмертный час нацарапал слабеющей рукой в нише крепостных ворот те буквы, какие и сейчас жгут того, кто читает их?..
И он — Ратников. Доведись воевать ему, и он бы отдал жизнь за землю эту. Но вражья нога уж не ступит сюда, не дотянется, теперь уж никогда не дотянется…
На короткий миг острое, горьковатое чувство гордости охватило его. И он был причастен к возведению того заслона, каким навечно ограждена теперь земля его от незваных пришельцев, от чужаков.
Он еще раз вздохнул. Вздохнул и повернулся. И зашагал по высокой ржи. И чем ближе подходил к деревне, к дому, в котором ждала его мать, тем большее смятение охватывало. Казалось ему, будто он виноват перед матерью, будто он обманул самые сокровенные ее ожидания и надежды и будто теперь уже в самом деле возвращался домой на короткий миг, глядя на все из того небытия, откуда нет возврата.