Ратников глядел на фотографию, слушал, что говорит мать, и ощущал, как охватывает его тоска. Не покидало чувство, будто все, о чем говорит мать, он не только слышит, но и видит. Но видит смутно, как во сне, и, главное, знает: все, что он видит, происходит сейчас, а он глядит на все из прошлого.
Глянула тетка Настя на сына, и оборвалось у нее что-то внутри. Вздумалось ей старое ворошить! Отболело старое, отмучило. А ей о нем вот думать надо! О кровинке своей, о радости своей последней, о гордости своей! Что гнетет его? Ишь изгорбатился как!..
Потянулась к нему, вынула у него из рук старый снимок и вместе с амбарной книгой сунула на край стола.
— Что уж это я! Уж солнце падает, а я старьем всяким голову тебе забиваю.
В их окна солнце заглядывало лишь к вечеру, теперь подобралось к рамам, высветило у самых стекол листья сирени.
— Окна не раскрываю летом. Мухи, комары. Душно, может?
В комнате было прохладно, но Ратников пожал плечами. Поднял голову и улыбнулся матери.
— Ах ты, господи!..
Мать встала, тяжесть придавила ее к полу, в ногах загудело, видно, и она охнула. Справилась со слабостью и заковыляла к окну, Толкнула раму — стали слышны переборы гармошки.
Мотив был знакомый, знакомый до боли, но Ратников не мог припомнить, что это за мотив. Пытался и не мог, потому что гармонист обрывал и обрывал его где-то на середине. Начинал он играть медленно и чисто. Гармошка точненько выговаривала, будто выписывала, каждую фразу, каждый звук — печально и тихо рассказывала о чем-то, о чем-то просила, на что-то жаловалась, и казалось, что гармонист, отдаваясь настроению, забывал всякий раз о гармошке, и гармошка уже мешала ему. Он начинал терзать и рвать мехи. Гармошка не могла поспевать за ним, не выговаривала того, что требовалось гармонисту, и тогда он все больше и больше растягивал мехи — голоса поднимались все выше и выше, планки звучали все тоньше и тоньше, — и гармонист совсем уходил в глубь мелодии и во всю торопился, перебирал пальцами, частил, пальцы его запутывались в переборах, и он сбивался, Гармошка, сжимаясь, визгливо вскрикивала, а гармонист, чуть помедлив, опять начинал с раздумчивого, медленного разговора, и опять забывался, и снова и снова запутывался в переборах.
Ратников чувствовал, как к горлу у него подступают слезы.
Было, было уже все это! Давно-предавно. И зачем вспомнилось? Зачем?!.
Мать обернулась:
— Как ты ушел в армию, третью свадьбу справляет деревня. Третью… Слышишь, Игнат Великанов о дочке печалится?..
Глава IV
В окна уже били острые лучи солнца, когда в сенях заскрипела дверь и застучала в половицы клюка, В полутьме кухни возникла кривая тень сухой длинной старухи, и в горницу, согнувшись, вошла Яковлевна — из широкого выреза обвисшего платья торчали острые ключицы. Яковлевна распрямилась в пояснице, вытянула темную жилистую шею, сердито взглянула на Ратникова.
Мать заспешила навстречу, но ее остановил скрипучий голос Яковлевны:
— Не насовсем, чай?
— А вот и насовсем. — Мать испуганно взглянула на сына, ожидая, подтвердит ли тот слова ее.
— Отслужил, — сказал Ратников, поднимаясь во весь свой рост.
Яковлевна была длинна, но и ей приходилось глядеть на него снизу, ломая шею, и она опять перегнулась в пояснице, побежала от порога, стуча клюкой. На ходу бросила:
— Быстро больно.
— Год всего служат после института, — обиженно отозвалась мать.
— Все одно быстро. — Яковлевна опустилась на табуретку. — Без меня тут пирушничали?
Мать смахнула со стола крошки, принесла еще один чистый стаканчик и вилку, добавила в плошку мокрых пупырчатых огурцов и белоголового лука, выставила чугунную потрескивающую сковороду с глазуньей и присела сама.
— Он и не ел еще.
Ратников улыбнулся ей и тоже сел, и мать вздохнула:
— Налей-ка, сынок.
— Ну-ну. Ну-ну, — проскрипела Яковлевна, строго следя за тем, как Ратников разливает водку.
Они чокнулись, и все трое выпили. Яковлевна и мать кинули в рот по грибу, стали жевать.
Стукнула сенная дверь, хлопнула другая, и в горницу влетели две девчонки. Обе низкорослые, обе крепко сбитые.
— Тетка Настя! — Осеклись, увидев Ратникова. Зажали ладонями рты, прыснули.
Ратников усмехнулся, и густой румянец охватил щеки девчонок.
— На свадьбу пришли звать? — сердито спросила Яковлевна.
Девчонки опять прыснули, потом одна из них чуть слышно сказала:
— Ага. — И взглянула искоса на Ратникова.