Вторая справилась наконец со смущением и уже тоном, подобающим случаю, произнесла, чуть наклоняя голову:
— И вас, Яковлевна, и вас… Сережа.
«Эта выходит замуж», — решил Ратников и глядел на девчонок, узнавая их и не узнавая.
Девчонки простились с церемонным, низким поклоном, которому их, видно, кто-то научил, чинно повернулись, степенно пошли. В сенях кинулись бегом — за ними грохнула дверь.
Яковлевна покрутила головой:
— Шилохвостки.
Не сговариваясь, старухи взглянули на Ратникова.
Он сидел в той же позе, в какой был до прихода Яковлевны, — горбилась за спиной гимнастерка, руки висели меж колен.
— Как раз приехал, — сказала Яковлевна. — Свадьба завтра.
— Уж говорила, — поддержала разговор мать, — говорила.
— Ну, опять шуму будет!
— Уж играют, поют.
— Понаедут из города.
— На отдельном автобусе.
— На «Запорожцах», на «Москвичах».
— Молодых, чай, на «Волгах» привозят.
Яковлевна засмеялась, будто заклохтала:
— Нешто молодых в автобус посадят!
— На «Волгах» молодых, на «Волгах».
— Слыхала, тюкают, сколачивают чтой-то.
— Слыхала.
— Тюкают, столы и лавки ладят, вот и тюкают.
— Человек полста соберется, поди.
Яковлевна опять заклохтала:
— Сто.
— Ишь, ты, — сказала тетка Настя. — Сто.
— А может, и больше.
— Прорву такую попробуй угощеваньем ублажить.
— Да по нонешним временам.
— Вот-вот. Мясного, бывало, наготовят, самогонки да браги наварят — вот и свадьба.
— И-и! — Яковлевна махнула рукой. — И не упоминай самогонку-то. Если и варят Великановы, то — втихую, для своих.
— А-а! А напоить всех надо.
— Водку пить будут. — Яковлевна, клохча, посмеялась: — Десять ящиков завезли будто бы.
— Десять? Ишь ты!
— Десять будто бы. Зинуха Великанова хвасталась, Да шампанское, да вино красное для баб, да коньяк.
— И коньяк, — подтвердила мать. — Теперь без него нельзя будто бы свадьбу играть.
— А то как же? Городские, чай, понаедут.
— Денег-то, денег-то надо!
— Целу армию напои, накорми-ка.
Старухи глядели и глядели на Ратникова, и Яковлевна повторила задумчиво:
— Целу армию…
Опять слышна стала гармошка — частые-частые переборы. Гармонист сбился, гармошка вскрикнула, стихла. Спустя немного медные голоса опять стали медленно и чисто петь, рассказывая о чем-то, на что-то жалуясь.
— Игнат печалится.
— Последнюю дочь выдает, — сказала Яковлевна. — Чего ему печалиться?
— Как же, замуж не замуж, а дочь из семьи провожает.
— Пусть радуется. Заневестилась девка.
— Заневестилась, — согласилась мать. — Да и не только у Великановых. У Сухоруковых невеста. На заводе работает. У Кабальниковых… В институте учится. Третью свадьбу за год деревня справляет.
— Третью…
Яковлевна отвела наконец взгляд от лица Ратникова… Старухи ненадолго примолкли и опять заговорили о предстоящей свадьбе. Прикидывали, во сколько обойдется она, и гадали, откуда возьмут такие деньги родители молодых.
С городским невеста сговорена. Отец жениха, сказывают, шоферит. На стороне прихватывает. Мать — швея — тоже подрабатывает, наверно. А у Великановых что за доходы? Игнат заводской — по гудку ходит. Зинуха в магазине… У молодых, у тех, конечно, какие деньги. Галька-то школу только окончила, на фабрике первый год, а парень из армии только что…
Тетка Настя украдкой взглянула на сына, а Яковлевна опять уставилась.
— Невест скоро не останется в деревне.
— Так вот — третья свадьба за год.
— Третья…
Ратников понимал, к чему клонят разговор Яковлевна с матерью, и ему было тяжело слушать их, и он молчал.
— Нынче веселые свадьбы, — говорила Яковлевна.
— Веселые, — отвечала мать.
— Нынче без слез.
— Без слез.
Мать поглядывала осторожно.
— Мы отплакались, а им пусть легко будет.
— Пусть, — сказала Яковлевна. — Пусть… А помнишь Любки Ратниковой свадьбу?
— Помню. Как же, помню.
Старухи перекинулись памятью к прошлому. Яковлевна изогнулась над клюкой, а тетка Настя уставилась в угол. Забыли на время старухи о Ратникове, Вспомнили, как в голодном сорок четвертом году справляли они свадьбу младшей подруги своей Любки Ратниковой…
Уж больно красива Любка была — длиннокосая, стройная да гибкая, оттого и переборчивая — всех женихов подряд отваживала, так и не вышла до войны замуж. А получили Великановы в конце сорок первого похоронку на Петра, на дядю теперешней невесты Гальки, ударилась в рев Любка — по Петру, оказывается, сохла. К сорок четвертому году переболела она горем своим, а в деревню тогда приехали на лето раненые из госпиталя. С одним из них, с лейтенантом Сапаром Хакимовым, и связала свою судьбу Любка. Всего месяц отпущено было ей на знакомство, любовь и разлуку. Через два месяца после отъезда Сапара получила на него Любка похоронку, а еще через месяц и сама ушла на фронт. Ушла и как в воду канула. На Любку не пришло в деревню даже похоронки.