Победители… Живые, здоровые, сильные… Счастье, вот счастье!..
Ратников отдал фотографии Яковлевне и отвернулся к окну.
— А ему и теперь достается, — сказала мать. — Заедет иной раз, подкатит на своей «Волге», быстрехонько вбежит в дом и свалится на диван. Так бы и сидел, так бы и не вставал, да заботы гложут — подхватится: «Ну, пора! Поехал». — «Куда? Посиди! Я вот вишенок принесу! Малинки…» Рассмеется: «Некогда. Купить надо чего?» Ну, попросишь… Рыбки соленой — не привозят к нам в лавку-то. Или стекло новое вырезать — выпало… Укатит — и след простыл. И не кажется. Ну, забыл, думаешь, — ан, нет. Прибегут Люда с Надей, притащат…
— Будет тебе про Платона! — сердито сказала Яковлевна и положила на стол фотографии. — Начальство есть начальство. Все в его власти: устал — поспи.
— Дело ждет — не поспишь! — заспорила мать. — Много ты спала в войну? А у Платона и теперь забот не меньше, вся работа у него нервная.
Яковлевна разогнулась в пояснице, и Ратников встретился с ней глазами.
— Ну, будя! Будя про Платона-то!
Глава V
Долго идет по большому кругу летнее солнце, много светлых часов укладывается в летний день, о многом переговорить можно, вспомнить. Тикали на кухне ходики, все ниже опуская гирю, Яковлевна и тетка Настя поглядывали на Ратникова, будто поторапливали его взглядами. Яковлевна сказала наконец:
— Ну, иди. Интересно больно — старух слушать.
— Интересно, — сказал Ратников. — Посижу.
— Просидишь. Невест не останется.
— Иди, иди, — проговорила мать. — Прогуляйся. Невесты не переводятся. Поспевают, будто ягоды, а не с кем заручиться в деревне — парней нет. Сопливые — те женишатся.
Ратников молчал, и мать не заметила, как он сжал челюсти, сказала с грустной ласковостью в голосе:
— Доживу если — внука увижу — порадую Алексеича. Тебя родила — вырастила, внука дождусь — вынянчу.
Ратников поднялся. Повернувшись, шагнул к окну, уставился на кусты сирени.
Кусты в пыли. Наверно, давно не шли дожди.
Когда Ратников вернулся к столу и сел, лицо у него было совсем белое.
— Сиди, — разрешила вдруг Яковлевна. — Охота — сиди.
Ратников взглянул на нее, и ему показалось, что знает она больше того, чем надо ей знать.
— А мы уж с ним ворошили сегодня старое, снимок глядели, — с виноватым видом сказала тетка Настя. Перевернула несколько страниц амбарной книги и вынула, положила на стол перед Яковлевной фотографию, на которой сняты были выстроившиеся в четыре яруса под карнизом бревенчатого дома односельчане.
Яковлевна, изгорбатясь, вгляделась, и Ратников услышал ее стон.
— Ах, ты!.. И столько годов таила!..
— У тебя же был такой. Был.
— Был. — Яковлевна поджала тонкие губы, изгорбатилась так, что опустила голову ниже спины. Затихла.
Что вспоминала? Может быть, молодость свою, а может быть, все, что было после того, как осталась без мужа, одна с детьми?.. Одинокую, горькую жизнь свою?.. И войну, и как в войну пришли к ней, к жене бывшего председателя артели, к вдове, пришли звать в председатели колхоза?..
Наотрез отказалась тогда. Нет, нет и нет!
А кого еще было в председатели ставить? Война шла. Так и председательствовала всю войну.
— А у меня снимка такого нет, — повторила она хрипло. Медленно, медленно распрямилась, остро взглянула: — Нет.
Мать сидела с виноватым видом — сказала только:
— Что ж, снимок… И людей многих нет в живых, кто на снимке тут.
Она, кряхтя, дотянулась рукой до фотографии, чуть погладила:
— Вот они — мы, молодые. А вглядись-ка: кто в живых остался? Ну, ты. Я, Платон… А Ваня Уколов на войне пропал. Красивый был — девки вздыхали по нем… Пропал.
Яковлевна машинально как-то кивнула.
— А вот Федя Великанов. Стеснительный был… Тоже убили. И Ратниковых поубивали… Ивана…
— Убили, — проскрипела Яковлевна.
— Этот без вести пропал. А этого тоже убили. И этого. И Алексеича…
— Убили, — сказала Яковлевна.
— А вот еще Алексеич. Александр Ратников. При Тихоне его еще не стало…
Яковлевна сжалась вся. Чуть слышно сказала:
— Не в свое дело встрял. Богатеев раскулачивали, а он встрял.
— Встрял, — отозвалась мать. — Встрял, а убивать-то за что было?
Яковлевна глядела сердито, по-ястребиному, но молчала.