Федя-Старатель покашлял и промолчал. Тетка Настя покопалась в ящике комода и протянула Ратникову лампочку.
— Смени-ка, сынок. Повеселей будет.
Ратников взобрался на табурет. Обжигаясь, вывернул помигавшую лампочку и ввернул новую. Вспыхнул яркий, праздничный свет.
— Вот оно и получше, — радостно сказала тетка Настя. Прищурясь, полюбовалась новым светилом и зашаркала по полу ногами, поплелась в сени. В сенях хлопнула дверь и тотчас раздался веселый женский голос:
— А я уж мужика-то свово разыскивать пошла, загостюет, думаю, без меня мужик-то.
В горницу вошла Лидуха, жена Феди-Старателя, статная женщина с желтоватым круглым лицом. Лидуха озорно щурила глаза и морщила короткий нос:
— Ну, здорово, солдат! Соседи-то у тебя каковы! Не дождались, дочь на сторону сплавили.
Лидуха поцеловала Ратникова в щеку и села рядом с ним. Отстранясь, вгляделась в его лицо и осуждающе покачала головой. Выждав немного, затараторила:
— А помнишь, тетка Настя, как мы с тобой порешили: Валюха моя — невеста твоему сыну? Да нынче-то молодые сами себе невест, женихов выбирают. В одну школу бегали, институты позаканчивали — чем не пара? Нет, не сошлись.
Лидуха толкнула Ратникова плечом, подмигнула.
— Привез бы с собой сибирячку. Что уж ты?
— Не догадался, — сказал Ратников.
Лидуха засмеялась. Кхекал Федя-Старатель, кривя рот в усмешке. Мать глядела скорбно.
— Не забудь пригласить на свадьбу-то, — сказала Лидуха, когда Ратников налил стаканчики, и первой чокнулась с ним.
Федя-Старатель выпил и, не закусывая, полез в карман за сигаретами, закурил.
— Саперы все так же лопатами орудуют, топорами тюкают?
— Техники полно, — сказал Ратников. — Вручную мало что делается.
— Оно конечно, — Федя-Старатель затянулся дымом, — теперь везде техника. Мы-то с Лидухой на заводе — само собой, а и в колхозе теперь техника. Машинами и стригут, и доят, и… Хотя без рук все одно не обойдешься. В посевную да в уборочную полгорода, считай, в колхозы вывозят.
— Вывозят, — посмеиваясь, подтвердила Лидуха, — и рабочих, и студентов — всех поголовно. Конторы-то разные, управления всякие и то иной раз все позакрыты — на уборку, как на фронт.
Тетка Настя, глядя на сына, пояснила:
— А что, есть-то всем надо.
Федя-Старатель все тянул дым, кхекал и кивал.
— Плохо ли теперь в колхозах, — сказала Лидуха, — за них посеют, за них пожнут — живут на дармовщину.
Федя-Старатель открыл рот, показывая, что смеется, и сипло спросил:
— Может, в колхоз вернемся?
Лидуха, откинувшись назад, громко засмеялась, замахала руками:
— Чай, не дурные! На заводе как? Смену отработал и — дело в шляпе, а в колхозе в страду и по нужде отлучиться не улучишь минуты.
— На дармовщину зато.
— На дармовщину! — рассердилась вдруг Лидуха. — Каждую морковину, каждого куренка надо вырастить, выходить — какая уж тут дармовщина! Это со стороны глядючи — дармовщина.
Федя-Старатель все кхекал и кривил в усмешке рот.
Ратников наполнил стаканчики.
— А что ему эти наперстки, — сказала мать и пододвинула к Феде-Старателю граненый стакан.
Лидуха, улыбаясь, запротестовала для вида:
— Будя, будя с него.
Ратников налил полстакана водки. Федя-Старатель поднял стакан, поглядел на свет, крякнул.
— Будем здоровы.
И, двигая кадыком, гулькая, медленно выпил. Поднес было ко рту сигарету, но курить не стал, сморщился и подцепил на вилку лист прошлогодней квашеной капусты.
Лидуха, глядя на мужа осуждающе, качала головой, а сама улыбалась.
Федя-Старатель с хрустом растер желтыми зубами капусту, двинув кадыком, проглотил и опять задымил сигаретой.
«С какого он года? — подумал вдруг Ратников. — Ей лет сорок пять, а ему? Сорок пять, пятьдесят пять?»
Сколько помнил Ратников Федю-Старателя, тот, казалось, всегда был одинаков. И пять, и десять лет назад он был все такой же сутулый, хрипатый и хилый, его все так же бил надсадный кашель, и всегда думалось, что жить ему остается недолго и уж совсем недолго остается ходить; а Федя-Старатель, будто дал зарок раньше всех вставать и позже всех ложиться, изо дня в день, из года в год, кашляя, кхекая и беззвучно посмеиваясь, все ковырялся и ковырялся возле своего дома с темна до темна.
Изредка напивался. И тогда на всю улицу слышно било, как в доме его начинался гвалт — то крики и плач, то хохот, что-то гремело, разбивалось с дребезгом. А потом все стихало. На улице появлялась Лидуха. «А мой-то, мой-то, — говорила она, счастливо улыбаясь, — наклюкался. До чертиков. Идол поганый. Домой доволокла насилу. Уж я его, уж я костила — да что проку? Как с гуся вода — завалился и храпит, индо пузыри пускает…»