— Ничего, возмужал, — сказал Платон Алексеевич, но Ратников заметил в его прищуренных глазах молчаливый вопрос и отметил про себя, что дядя почти не изменился, хотя, пожалуй, лицо его стало еще более отечным, одутловатым, да и седины в волосах прибавилось.
Ираида Васильевна не скрыла своего удивления.
— Из армии все приходят загорелыми, а ты… Писарем, что ли, служил?
Люда и Надя прыснули у него за спиной, Платон Алексеевич притворно цыкнул на них.
— Прикажут — писарем будешь. Это армия. — Он хлопнул в ладоши: — Умываться! За стол! Проголодались?
— Как сто чертей! — закричала Люда, сбрасывая босоножки.
— А та корзина, что в подъезде? — напомнила Надя.
— Принесете, — беспечно ответила Люда и побежала в ванную.
— Две корзины набрали? Молодцы! — Платон Алексеевич нагнулся, взял яблоко покрупнее, потер в руках и с хрустом откусил. — Хороши! Ну, тащите, тащите корзину и ужинать! Ужинать!
Стол уже был накрыт. Сыр, колбаса, окорок, бутерброды с черной и красной икрой, салат под майонезом и фаршированные яйца.
— Ничего не успела приготовить, — улыбаясь племяннику, сказала Ираида Васильевна и подняла к затылку полные руки, поджала шпильки в узел темных крашеных волос. — Вернулась, прочитала записку и на телефон села. Ты же знаешь, как Платона Алексеевича отыскать! Пока обзвонишь все каменоломни, карьеры, вечность пройдет.
— Ну, сегодня-то меня легко было найти, — возразил Платон Алексеевич, внося из кухни бутылки. — С обеда торчал на керамическом заводе.
— А в тресте сказали: «Поехал на третий кирпичный, а оттуда собирался на каменоломню».
— Правильно сказали. Я завернул по пути на керамический, а там — авария. — Платон Алексеевич поставил на стол коньяк и две зеленые бутылки сухого болгарского вина.
Люда и Надя, поглядывая заговорщически на Ратникова, уже таскали к себе на тарелки салат и жевали копченую колбасу.
Платон Алексеевич разлил коньяк.
— Ну, как сад? Разросся за год?
— Ограда развалится скоро, — сказал Ратников. — Укрепить надо.
— Правильно! А давайте-ка в воскресенье займемся. Поможешь? Завтра суббота — я занят, а послезавтра… Договорились? Ну, выпьем. За твой приезд!
Под смех Люды и Нади звякнули хрустальными рюмками и выпили. Девушки набросились на закуску, а Платон Алексеевич прожевал лимонную дольку и спросил, внимательно глядя на племянника:
— Строил, значит?.. Это хорошо. Грунт там какой? Скалы, наверно?
— Скалы.
— Интересно. — Платон Алексеевич уперся кулаками в стол: — Взрывали?
— Немного.
— Конечно. Конечно. Что строили?
— Много чего.
Платон Алексеевич сощурился и захохотал.
— Он стал таким скрытным, — сказала Надя.
— Слова не вытянешь, — вставила Люда. — Прямо-таки пропитан военной тайной.
Надя закивала, смущенно глядя на Ратникова.
— Хорошо, хорошо. — Платон Алексеевич снова уперся кулаками в стол: — Строить надо больше… И такого… Сорок первый год научил…
— Ладно тебе, папка! — сердито сказала Люда.
Он весело поглядел на нее:
— Хоть и не любите слушать про это, а знать надо. Надо помнить, какой ценой завоевана жизнь наша легкая.
— Легкая она у тебя! — Люда засмеялась. — Ночью убегаешь, ночью возвращаешься.
Платон Алексеевич прижал подбородок к груди.
— Ну, это другое дело. Надо — значит, надо.
Ираида Васильевна встала. Обошла стол, наполнила тарелку Платона Алексеевича закуской.
— Ешь. А ты, дочка, отца не задирай — может, его спокойствие в его беспокойстве. Об этом не думала?
Платон Алексеевич снова налил рюмки, поднял свою.
— Это не жизнь, если человек день и ночь дремлет — сам себя обобрал, обокрал. Обкрадывает каждый день, каждый час…
Теперь Платон Алексеевич, выпив, долго и сосредоточенно закусывал. Потом спросил:
— Приехал когда?
— Вчера, — сказал Ратников.
— Как чувствует себя мять?
— Хорошо.
— Плакала?
Ратников не ответил.
Платон Алексеевич внимательно поглядел на него.
— По огороду весь день водила, хвасталась огурцами, помидорами?
— Нет. Фотографии показывала.
— А-а!
— Там и твои есть. С фронта.
— И мои, — сказала Ираида Васильевна. — Какие же мы тогда зеленые были!
Платон Алексеевич откинулся на спинку стула.
— Да, ты была зеленая. Скольки годов войну закончила?
Ираида Васильевна засмеялась. Блестели ее черные глаза, играли черные брови, и всем показалось, что она еще молода, все увидели, что она красива.