— И двадцати не было, — сказала она счастливо.
— Ой, мамка!
Люда, а за ней Надя кинулись обнимать Ираиду Васильевну.
— Вот видишь! — Усмехаясь, Платон Алексеевич пригладил рукой свои чуть вьющиеся, поседевшие волосы. — А мне было двадцать шесть.
«На два года больше, чем мне теперь», — подумал с завистью Ратников и опустил голову. Он долго не слышал, о чем говорят за столом, и не скоро понял, что Платон Алексеевич спрашивает его о чем-то. Поднял голову — все глядели на него. Он пожал плечами.
— Так что? — В голосе Платона Алексеевича послышалось раздражение: — Да или нет?
Ратников что-то пробормотал. Раздался общий хохот. Смеялся и Платон Алексеевич.
— Он замечтался, — с нежностью в голосе сказала Надя, — а ты, папка, со своими вопросами… Ты поедешь куда, Сережа, или здесь останешься?
— Уеду.
— Как знаешь. — Платон Алексеевич насупился. — Тетка Настя не молодая уж. Оставлять ее одну не следует. Получил бы в городе квартиру — город растет, архитекторы нужны до зарезу. Вот тебе дело живое! Сразу! Тепличное хозяйство строить будем. Представляешь, сколько гектаров займет? Тридцать. И тут же поселок. И чтобы все было рационально, строго, красиво! Вот тебе! Проектируй, строй!
Ратников согласно кивнул, и Платон Алексеевич обрадовался:
— Птицеводство мы уже поставили на индустриальную основу — через год-два яйца и птица будут в магазинах без перебоев. Об овощах только задумались, но и эту проблему решим. Четыре-пять лет — и на продажу круглый год станут поступать помидоры, зеленый лук, редиска…
Платон Алексеевич умолк. Мял в руке накрахмаленную салфетку, о чем-то думая. Быть может, вспоминал фронтовых товарищей и друзей, не доживших до победы, павших еще в сорок первом, умерших с горькой памятью о сожженных городах, об оставленных врагу землях, о тяжких, непонятных и необъясненных поражениях, умерших, так и не зная ничего о грядущих победах?..
Думал Платон Алексеевич, наверно, и о том, что народ, потерявший в войну каждого десятого и спасший человечество от фашизма, — такой народ достоин самой лучшей, самой красивой на земле жизни!..
Думал он, наверно, так же, как и говорил, в тех же словах и выражениях — суховато, целыми фразами, ставшими давно трафаретными, — но мыслил он четко и ясно, а главное, искренне верил в то, о чем говорил, о чем думал, и потому, подняв теперь голову, сказал:
— На тех, кто не дремлет, не спит, кто дерется, — на тех мир держится.
— Ох, папка! — воскликнула Люда. Независимо повела плечами: — Ты такого всегда наговоришь!.. Но… Вот объясни! Почему о теплицах стали только теперь думать? Почему птицефабрики не строили десять, пятнадцать лет назад? Не только зеленого луку, а картошки в магазинах иногда не бывает. Почему?
Платон Алексеевич оторвался от спинки стула, бросил на стол измятую салфетку:
— А как бы ты сама ответила?
Люда скривила губы.
— Не знаю. У нас всегда чего-нибудь не хватает. Выбросят в магазине лакированные сапожки — из-за них драка!
— Без сапожек обойтись можно, — резко сказал Платон Алексеевич.
— Па-пка! — протянула Люда. — А я хочу лакированные сапожки! Достань мне лакированные сапожки!
— И мне, — сказала Надя. — Можно же перевести на пошив сапог целую фабрику. А если надо, три фабрики, пять…
Платон Алексеевич, смеясь, покрутил головой.
— Что касается сапог — вы правы. Но многое так легко не решишь.
Люда вскочила, обхватила шею Платона Алексеевича, повисла на нем.
— Ой, папка! Достань сапожки! Красненькие, с золотыми застежками! Ну, достань!
— Достану, достану.
Люда звонко чмокнула Платона Алексеевича в щеку, он, смеясь, отстранился и принялся наполнять рюмки.
— Еще по одной, да и кончать пора.
— Погодите, погодите! Забыл, что ли? — Ираида Васильевна поднялась и вышла. Вернулась, неся прихваченную полотенцем горячую гусятницу.
Надя освободила середину стола, Ираида Васильевна поставила гусятницу и открыла крышку.
— О-о! Какая ты у нас молодец, мама!
Теперь Люда чмокнула Ираиду Васильевну.
Платон Алексеевич, поднявшись, принялся разрезать фаршированную яблоками утку — большую и румяную.
Дом, в котором жил Платон Алексеевич, был построен сразу после войны — снаружи выглядел тяжеловатым и скучным. С узкими окнами и редкими, словно случайно приклеенными, игрушечными балкончиками. Но квартиры в таких домах теперь ценились, именовались крупногабаритными и считались удобными, потому что в них были высокие потолки, большие комнаты и коридоры, просторные кухни и прихожие, а главное, отделенные от туалетов ванные.